187 лет назад на дуэли близ Черной речки погиб Александр Сергеевич Пушкин
Много глаз следили за приближением трагической развязки. Высший свет выступил не на стороне поэта. А близкое окружение вряд ли было способно остановить или отсрочить роковой финал.
Мойка, 12. Семейство Пушкиных намеревалось жить здесь долго, а прожило всего четыре месяца. С тех самых пор, как дядька Никита Козлов, болдинский крепостной Пушкиных, принес на руках в кабинет второго этажа раненого в живот поэта и разрезал ножницами набухший кровью жилет (потом он грубо, по-мужицки, зашьет его белыми нитками, и тот станет частью музейной экспозиции), жизнь в доме остановилась. И даже тихие шаги друзей, спешащих вверх по лестнице к кабинету Александра Сергеевича, не способны были облегчить непереносимо тягостное ожидание…
Огромная личность Пушкина никак не умещалась в навязываемые обществом стереотипы. Все ожидали, что он женится на богатой и со связями из числа своих светских, прекрасно образованных окололитературных подруг, а он выбрал красивую скромницу 16 лет, почти бесприданницу из Полотняного Завода под Калугой. За то и выбрал, что мало походила на жеманных московских барышень, над которыми Пушкин любил поиронизировать и в стихах, и в реальной жизни. Посещали, конечно, мысли о том, что не так проста эта провинциалка, но поэт знал жизнь, знал женщин и не сомневался, что при случае всяко справится с этой нераскрытой как бутон натурой. Пришел его черед задуматься о женитьбе, хотя прежде лишь подтрунивал по этому поводу над остепенившимися друзьями. «Правда ли, что Баратынский женится? Боюсь за его ум. Законная жена — род шапки с ушами. Голова вся в нее уходит», — читаем в статье П. Каратыгина «Наталья Николаевна Пушкина в 1831–1837 гг.», опубликованной в журнале «Русская старина. Г.14. 1883. Т.37».
Сватался к Гончаровой дважды, поскольку известный, но опальный и небогатый поэт не выглядел в глазах тещи завидным женихом. В вышеназванной статье имеется выдержка из письма Пушкина Н. Кривцову: «В тридцать лет люди обыкновенно женятся. Я поступаю как люди и, вероятно, не буду в том раскаиваться. К тому же я женюсь без упоения, без ребяческого очарования. Будущность является мне не на розах, но в строгой наготе своей. Горести не удивят меня. Они входят в мои домашние расчеты. Всякая радость будет для меня неожиданностью».
Накануне венчания в письме к задушевной подруге княгине Вере Вяземской Пушкин довольно цинично признавался, что юная Гончарова «будет у меня сто тринадцатой». Дело разрешилось свадьбой, отмеченной несколькими нелепостями и, надо признать, роковыми предзнаменованиями. Во время венчания жених случайно уронил Евангелие и крест, затем — обручальное кольцо, которое ему не сразу удалось надеть на палец Наталии. Свеча в руке поэта в какой-то момент зачадила, замерцала и погасла. Многие тогда отметили: «Не к добру».
Рождение детей, постоянные финансовые затруднения, пристальный надзор Бенкендорфа, учиненный по просьбе Николая Первого, потребовали огромных усилий для продолжения литературной работы. Пушкин затеял издание «Современника», но оно не приносило ожидаемого дохода. Цензура по-прежнему не допускала многие его сочинения к печати. Бюджет семьи предательски выходил в минус, даже на своем любимом вольтеровском кресле за рабочим столом в кабинете поэт сидел в долг, любимые вина ему приносили в долг, о чем свидетельствуют счета в Архивном отделе Музея-квартиры А.С. Пушкина в Санкт-Петербурге.
Особенно беспокоило Пушкина то обстоятельство, что нарастали сплетни вокруг имени его жены. Накануне 1834 года он был пожалован императором званием камер-юнкера. Это оскорбило поэта — обычно такие звания давались юношам, а Александр Сергеевич был уже не молод. Поэт знал, что тем самым царь преследует определенные цели, главная из которых — постоянное присутствие на придворных балах Натальи Николаевны в сопровождении мужа камер-юнкера.
Отношения с сильными мира сего тяготили неимоверно. После присвоения звания Бенкендорф получил возможность менторски высказывать поэту замечания: «Государь Император Заметить изволил, что вы находились на бале у французского посла во фраке, между тем как все прочие, приглашенные в сие общество, были в мундирах».
Мелочные вроде бы укусы, однако вольный пушкинский гений не желал признавать каких-либо рамок и ограничений. Камер-юнкерский мундир решительно был узок поэту. Он собирался вторично подать в отставку, но как преподнести это Натали, привыкшей блистать на великосветских балах в апогее своей женской красоты и успеха у сильного пола?
Поначалу он смотрел на это сквозь пальцы, о чем свидетельствует исследование историка литературы П. Щеголева «Дуэль и смерть Пушкина» (1917): «По временам Пушкин мог с добродушной иронией писать жене: «Какие вы помощницы или работницы? Вы работаете только ножками на балах и помогаете мужьям мотать… Вы, бабы, не понимаете счастья независимости и готовы закабалить себя навеки, чтобы только сказали про вас: «Госпожа такая-то была решительно красивее всех и лучше всех одета на вчерашнем балу».
Со временем это беспокоило все больше и больше: «Не стращай меня, женка, не говори, что искокетничалась…». «Не кокетничай с Соболевским»… «Ты виновата кругом… кокетничаешь со всем дипломатическим корпусом», — такими фразами пестрят письма Пушкина, приведенные в книге Щеголева.
Желая приготовить супругу к мысли об отставке, Пушкин писал ей в мае 1834 года: «Да плюнуть на Петербург, да подать в отставку, да удрать в Болдино, да жить барином!» И позже — ей же: «Опала легче презрения».
Тучи над головой поэта продолжали сгущаться.
Французский офицер-кавалергард Дантес, красавец, усыновленный бароном Геккерном, дипломатическим представителем Голландии в Санкт-Петербурге, зимой 1836 года начал оказывать Наталье Николаевне явные знаки предпочтения. Пушкин был взбешен и не пытался скрыть этого от отца и «сына». В начале ноября поэт получил по почте циничный пасквиль, оскорблявший его честь, а также честь Натальи Николаевны. Было очевидно, что пасквиль послан Геккерном.
25 января Пушкин получил новое анонимное послание, еще более откровенно оскорблявшее его жену. В тот же день поэт отправил намеренно резкое письмо Геккерну с целью оскорбить посланника и его сына — в ответ Дантес вызвал Пушкина на дуэль. Она состоялась 27 января 1837 года в нескольких верстах от Петербурга. Секундантом Пушкина был его лицейский товарищ Константин Данзас.
Князь Петр Вяземский в «Разговорах Пушкина», опубликованных в журнале «Русская старина». Г. №». 1901. Т.105», детально описал состоявшуюся дуэль: «Он упал на шинель, служившую барьером, и не двигался, лежа вниз лицом. Секунданты и Геккерн подошли к нему; он приподнялся и сказал: «Подождите, у меня хватит силы на выстрел. Геккерн опять встал на место… Пушкин после выстрела подбросил свой пистолет и воскликнул: «Браво!». Придя в себя, он спросил д’Аршиака: «Убил ли я его?». «Нет, — ответил тот, — вы его ранили». «Странно, — сказал Пушкин, — я думал, что мне доставит удовольствие его убить, но я чувствую теперь, что нет. Впрочем, мне все равно. Как только мы поправимся, снова начнем». В ответ на увещевания друзей не делать этого Пушкин сказал: «Я принадлежу стране и хочу, чтобы имя мое было чисто везде, где оно известно».
В день смерти Пушкина у дома на Мойке, 12, собралась многотысячная толпа. Какое значение имеет Пушкин для России и ее будущего многие понимали еще тогда, в 1837. Еще тогда осознавали огромность не только уникального творческого наследия литератора, но и глубину его личности, которую до сих пор пытаются постичь разноязыкие пушкиноведы. Ведь, как писал В. Вересаев в книге «Пушкин в жизни. Вып.1», «Пушкин.., такой как будто понятный в своей нехитрой гармоничности благодушной беспечности, в действительности представляет из себя одно из самых загадочных явлений русской литературы. Он куда труднее понимаем, куда сложнее, чем даже Толстой, Достоевский или Гоголь. Меня особенно интересовал он как живой человек, во всех подробностях и мелочах его живых проявлений».
Этот «живой Пушкин» в его «живых проявлениях» ментально вошел в плоть и кровь нашего национального самосознания.
Наталья КОРКОНОСЕНКО
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
