Выставка Любови Альгиной еще раз напомнила о самобытном таланте карельской художницы.
В экспозиции, открывшейся в Детской художественной школе Петрозаводска, были представлены натурные рисунки и графические произведения «детского» периода художницы. В том числе — работы из коллекции Евгения Давыдова, руководителя клуба юнкоров «Товарищ», где рисовала для газеты школьница Люба Альгина.
Я вглядывалась в ее рисунки — и вспоминала, вспоминала…
Жила-была девочка. Училась в обычной петрозаводской школе. Не ведала, как это часто бывает, о своем таланте, но без конца рисовала карандашом, пером, кисточкой.
Однажды рисунки семиклассницы Любы Альгиной увидел журналист молодежной газеты «Комсомолец» Евгений Давыдов. С их знакомства рисунки Любы стали публиковаться в прессе.
Организовать первую персональную выставку Любе Альгиной помогла в 1963 году известная художница Тамара Юфа. Был там и Савва Бродский — архитектор петрозаводских театров и знаменитый иллюстратор.
Второе признание Люба получила на конкурсе детского рисунка в Москве. Её акварели отметили дипломом, их похвалил сам Рокуэлл Кент, американский художник и писатель.
А дальше, можно сказать, судьба справедливо распорядилась проснувшимся в девочке талантом — Люба стала учиться в средней школе при Академии художеств в Москве, поступила на художественный факультет ВГИКа, после чего преподавала в одной из художественных школ Москвы. И очень много путешествовала по стране, возвращаясь с кипами этюдов.
Мы дружили с Любой со школьной поры, особенно — в студенческие годы. Но только незадолго до смерти Любы я узнала подробности ее встречи и дружбы с Булатом Окуджавой.
А предыстория их встречи такова.
Кипу рисунков Любы принесла поэту и барду опекавшая талантливую девочку из провинции писательница. Передавая их, добросердечная дама рассказала поэту, как неуютно «одаренному ребенку» в огромном городе без родных и друзей, как бедствует она, подрабатывая то почтальоном, то сторожем. А на уроках в художественной школе засыпает от слабости…
Бывая в Москве, в квартире у Любы много раз видела гитару, подаренную ей Булатом Окуджавой. На мои расспросы Люба всякий раз отвечала: «Как-нибудь потом расскажу, под настроение». Но это «особое настроение» все не приходило.
Пока, наконец, не наступил тот тихий вечер в Кижах, когда я вдруг услышала этот рассказ:
«В то время я снимала комнату на Кадашевской набережной. В квартире был длиннющий коридор. Одна из соседок позвала меня к телефону. Голос спросил:
— Вы Люба Альгина? С вами говорит Булат Окуджава. У меня есть ваши рисунки, очень бы хотелось с вами встретиться.
Булат Шалвович встретил меня у метро. Поцеловал руку. Я так смутилась, что даже не заметила, как добрались до его дома в районе Речного вокзала, как оказались в его кабинете. И только увидев свои работы — а ими была занята вся стена — я поняла, что это не сон.
Булат Шалвович познакомил меня с женой, со своей мамой, которая приехала к нему в гости, кажется, из Грузии, с сыном, тоже Булатом, очень красивым, но тяжело больным. Потом он пригласил меня в уютную кухню, усадил за столик, придвинул вазу с фруктами и принялся готовить еду.
Представляешь? Я ожидала, что он станет мне петь, а он… Знай я тогда, что Булат Шалвович занялся готовкой специально для меня, обиделась бы, хотя, честно говоря, голова кружилась от голода.
Он готовил какие-то кавказские кушанья и делал это быстро, привычно, ловко. При этом на ходу говорил со мной, как никогда не говорили родители. На равных, по-взрослому. Меня охватило такое чувство, будто я всю жизнь знаю этого человека, и уже была когда-то в этой тесной московской кухне.
Еда показалась необыкновенно вкусной: жареное мясо, горка кинзы, тархуна и всякой другой зелени, которую не только не пробовала, но даже не видела раньше. Я смотрела на его небольшие, с изящными кистями, руки. До этой встречи я представляла его достаточно высоким человеком, а он был среднего роста и очень худой.
Окуджава не успокоился, пока я не посоловела от сытости. Потом мы долго пили чай. Я с наслаждением слушала негромкий голос Булата Шалвовича.
Он часто курил в форточку. Извинялся за «вредную привычку». Потом взял маленькую гитару, самую обыкновенную, даже неказистую. Сказал, что, как сапожник без сапог, не имеет хорошей гитары.
Пел мне то, что я никогда раньше не слышала. Сказал, что у меня красивое и даже «великое» имя, а когда я призналась, что мне оно совсем не нравится, спел «Два великих слова».
Теперь я понимаю, что Булат Шалвович пытался мне помочь. Он видел, что я пропадаю, что мне плохо, одиноко, что тоскую по дому.
Он предлагал мне деньги за рисунки. Говорил, что получить их бесплатно — слишком щедрый подарок, потому что это огромный труд. А я обиделась. В голове не укладывалось, чтобы я взяла деньги за свои рисунки у самого Окуджавы. То, что они ему понравились, и было для меня самой высокой ценой. Он-то понимал мое смятение, конечно. Но и помочь хотел тоже.
Потом мы встречались с ним еще и еще, и всякий раз, накормив меня досыта, он совал мне целый пакет еды со словами «по утрам вам некогда готовить, надо на занятия спешить». А я, поедая его дары, думала: «Почему он меня кормит, хорошо это или плохо?».
Он часто звонил, мы встречались, и всякий раз он меня спасал. Тогда я это не совсем понимала, а теперь понимаю, что он спасал меня не только от голода, но и от одиночества, предостерегал от ненужных знакомств. Говорил, что немало людей, в том числе приличных, с положением, используют других людей.
Наше общение длилось, кажется, около года. Когда мы случайно встречались в Москве, он меня узнавал: «Здравствуй, Любушка». Был доволен, что у меня все в порядке: любимая работа, заботливый муж, способные ученики, друзья. И я уже не голодная девочка, которую он обогрел своей заботой. А у меня при этих встречах щемило сердце, хотелось оказаться в его кухне, слушать его голос, в котором было что-то отцовское и материнское одновременно: понимание, участие, чего никогда не встречала раньше, позже и до сих пор…».
***
Не верится, что Любы уже нет на земле. Но звучит ее негромкий голос, помнится ее юмор, ее привычки и то, как щедро она дарила рисунки своим друзьям.
Большую часть ранних работ Любови Альгиной сохранил журналист Евгений Давыдов. Трудно поверить, что их автор — девочка-подросток. Здесь и акварели, и работы, выполненные в смешанной технике: иллюстрации к «Алым парусам» А. Грина, к поэме Ю. Лермонтова «Мцыри». А самые многочисленные — к светловской «Гренаде» — романтическому гимну её друзей-коммунаров из клуба старшеклассников «Товарищ» при молодежной газете, старшим другом которого и был тот самый журналист Евгений Давыдов, «открывший» Любу Альгину. Ему мы и обязаны «возвращением» художницы в родной город.
Валентина АКУЛЕНКО
