На гибель Пушкина гениальными стихами отозвался Лермонтов. На гибель Лермонтова отозваться было некому.
Талант нельзя измерить. Но если бы нашли какой-то разумный критерий и загрузили данные в компьютер, объективная машина, вероятнее всего, первым из русских поэтов назвала имя Михаила Юрьевича Лермонтова.
Впрочем, это для нас он сегодня Михаил Юрьевич. А как же – гений, классик, собрание сочинений, памятник в Москве на площади собственного имени. Даже станция метро была «Лермонтовская», но потом переименовали в «Красные ворота», хотя ворот тех давно нет, как, впрочем, нет и Лермонтова. Что делать, эпоха такая – противоречивая российская история сегодня ценится выше, чем всемирно признанная русская культура…
А на момент убийства Михаилу Юрьевичу было всего-то двадцать шесть лет: по нашим временам молодой парень, в любой карьере, кроме спортивной, начинающий, еще неизвестно, что получится.
У Лермонтова к этому возрасту получилось:
Несколько сот великолепных лирических стихотворений
Пьеса «Маскарад»
Двадцать шесть поэм, в том числе, «Демон» – одна из вершин русской поэзии
«Герой нашего времени» – вершина русской прозы.
Поражает не только количество созданного, но и уровень письма. Не уверен, что в отечественной поэзии есть строки мощнее, чем клятва Демона из великой поэмы.
Обычно у крупных поэтов выделяют ранний период творчества и зрелый. Но как быть с Лермонтовым? Во все хрестоматии вошел его «Парус». Помните?
Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..
Играют волны – ветер свищет,
И мачта гнется и скрыпит…
Увы! он счастия не ищет
И не от счастия бежит
Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой…
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!
Эти строки написал 17-летний мальчик. Если это ранние стихи, то что называть классикой? У слова «талант» есть возвышенный синоним – «дар Божий». К Лермонтову эти два слова подходят, возможно, больше, чем к кому-либо еще в мировой литературе.
Пушкин оставил отдаленным и близким собратьям по перу знаменитый завет:
Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей.
Лермонтов незадолго до гибели написал своего «Пророка». Но у младшего современника Пушкина не было никаких иллюзий ни насчет судьбы вдохновленного свыше провидца, ни насчет собственного будущего.
…Лермонтов был убит на дуэли, на Кавказе, куда его сослали по приказу царя. От гибели Пушкина уход его творческого наследника отделили всего четыре года. России опять катастрофически не повезло.
Ладно, с Дантесом все ясно: чужак, перекати-поле, пустое сердце бьется ровно, не мог щадить он нашей славы, не мог понять в сей миг кровавый, на что он руку поднимал – лучше Лермонтова не скажешь. Но как быть с убийцей самого Лермонтова, Николаем Мартыновым? Кавалергард, офицер, патриот, кстати, стихи писал – он-то мог понять, на что руку поднимал? Мог. Все понимал. Но – выстрелил. Увы, такова наша горькая традиция: когда казенные патриоты целятся в русскую культуру, они, к сожалению, не промахиваются…
На гибель Пушкина гениальными стихами отозвался Лермонтов. На гибель Лермонтова отозваться было некому.
По очень достоверной легенде Николай Первый, узнав о гибели поэта, отреагировал по-царски: «Собаке – собачья смерть». Венценосец ошибся только адресом: спустя недолгое время, не выдержав позора Крымской войны, он, выпив яд, принял именно собачью смерть.
Почему Лермонтова ненавидела высшая государственная власть? Причина легко угадывается: власти нужен оптимизм, а Лермонтов оптимистом не был.
Оптимизм ободряет и успокаивает: мол, все нынче хорошо, а будет еще лучше. При любой форме авторитарного правления оптимизм становится чем-то вроде второй религии. Даже в наше время школьники учат на память только «Бородино», хотя, возможно, полезней и актуальней была бы написанная годом позже откровенная до жестокости «Дума»:
Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее – иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,
В бездействии состарится оно.
Богаты мы, едва из колыбели,
Ошибками отцов и поздним их умом,
И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,
Как пир на празднике чужом.
К добру и злу постыдно равнодушны,
В начале поприща мы вянем без борьбы;
Перед опасностью позорно малодушны
И перед властию – презренные рабы.
…………………………………………..
И ненавидим мы, и любим мы случайно,
Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,
И царствует в душе какой-то холод тайный,
Когда огонь кипит в крови.
И предков скучны нам роскошные забавы,
Их добросовестный, ребяческий разврат;
И к гробу мы спешим без счастья и без славы,
Глядя насмешливо назад.
Толпой угрюмою и скоро позабытой
Над миром мы пройдем без шума и следа,
Не бросивши векам ни мысли плодовитой,
Ни гением начатого труда.
И прах наш, с строгостью судьи и гражданина,
Потомок оскорбит презрительным стихом,
Насмешкой горькою обманутого сына
Над промотавшимся отцом.
Что потеряла Россия с уходом Лермонтова, чего не досчиталась? Об этом лучше не думать – слишком тяжело.
В последние недели жизни, в Пятигорске, поэт заносил в записную книжку новые стихи. Ему тогда особенно хорошо писалось. Незадолго до дуэли родилось знаменитое стихотворение, которое даже у Лермонтова выделяется глубиной:
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха.
Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.
В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сияньи голубом…
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего?
Жалею ли о чем?
Уж не жду от жизни ничего я
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!
Но не тем холодным сном могилы…
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб дыша вздымалась тихо грудь;
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб вечно зеленея
Темный дуб склонялся и шумел.
В реальности, как известно, все случилось иначе.
Не знаю, есть ли на свете страна, столь жестокая к своим гениям. История нашей культуры – почти непрерывная череда потерь. Среди них потеря двадцатишестилетнего Лермонтова кажется мне самой непоправимой.
Леонид ЖУХОВИЦКИЙ
