Человек и обстоятельства
Он умер русским, потому что не мог больше жить украинцем
Недавно я обнаружил в почтовом ящике свое собственное письмо, посланное накануне Нового года в одесское село с поздравлениями давнему армейскому другу…
Мишка, Мишка, где твоя улыбка?
Мы прошли с ним огонь и воду. В самом прямом смысле. Потому как служили в танковом полку близ острова Даманский — того самого, на котором в бою с китайскими нарушителями границы сложили головы несколько десятков советских солдат.
На конверте, словно сигнал тревоги — красный квадратик бумаги и лаконичная, как суровый приговор, надпись от руки: «Адресат умер».
Вот так. Еще вчера Мишка жил, откликался на письма, писал свои. И вот взял — и умер. Хотя никогда — ни единого раза за службу! — не жаловался. Да и было ли жаловаться человеку, неизменно выигрывавшему все состязания по гиревому спорту в полку, красивому украинскому хлопцу, оптимисту и добряку?!
До прибытия в наш полк Мишка несколько месяцев провел в спортроте в Уссурийске, готовился к армейским соревнованиям, на которых собирался завоевать звание мастера спорта. Увы, не сложилось. Так и остался вечным кандидатом в мастера, но продолжал фанатично поддерживать форму, таская двухпудовые железяки прямо в рюкзаке по полигонам и учениям и, как только выпадало время, принимался за нелегкие упражнения.
Через годы, через расстояния
Разъехавшись после дембеля по городам и весям, мы не упускали возможности поддерживать сложившиеся в полку дружеские отношения, а мне и вовсе выпала честь стать «связным». То в Сибирь судьба забросит, и мы, пусть накоротке, но пообщаемся с Юркой-Золотцем, как звали мы Наумова, механика-водителя средних танков, сибиряка. То вдруг случится поездка на Украину, и мы сходимся с тем же Мишкой, которому рассказываю про житье-бытье сибирского друга… А письмо придет с Украины — тут же звоню в Сибирь, чуть не слово в слово цитируя Мишкины слова: «А Юрочке нашему огромный привет, пусть не падает духом, держится!»
И это писал человек, жизнь которого — такая безоблачная и полная надежд после армии и окончания университета — начала медленно угасать и терять смысл в 90-е годы и после них, до последних дней…
Учитель правды
Мишка писал мне о том, как в его родной украинской сельской школе вдруг из курса литературы исчезли великие русские писатели — от Пушкина до Толстого, а вместо них обнаружились некие «национальные классики», о которых даже он, коренной украинец, не слышал.
Он страшно переживал, что в учебниках истории, которую он с любовью преподавал, Советский Союз преподносился исключительно как «империя зла», принесшая неисчислимые беды Украине. «Я стараюсь рассказать детям, что не все так плохо было в наше советское время — было немало и хорошего», — писал с болью мой товарищ.
Он умирал вместе со всеми
Все чаще и чаще Мишка стал жаловаться на житье-бытье. Вот строчки из Мишкиного письма: «Этим летом хотел закончить с педагогической деятельностью, уйти на пенсию по выслуге лет. Не получилось: надо ведь как-то прокормить семью, доучить сына-студента. Конечно, остался бы работать в школе и дальше — я работу свою люблю, но не оплачивает мой труд это паршивое государство! Ну как можно прожить, если за свет, телефон, огород и газ уходит половина заработка? А детей обуть-одеть, да даже хлеба купить каждый день — и ничего на руках не остается».
С болью он наблюдал, как гибнет его любимое село, некогда большое и богатое. «Я тут с местным священником как-то раз разговаривал, так он привел мне страшную цифру: за год в селе умерло свыше 90 человек, а родилось только 14!»
А потом и вовсе сообщил мне жуткую цифру: из 14 тысяч бывших односельчан осталось лишь пять! Можно сказать — вымерло село. И это вам не сибирская глубинка, не северные просторы с дикими морозами и жуткими буранами, а самый что ни на есть благодатный юг, тот самый, куда мы стремились на отдых, а иногда и на постоянное место жительства.
Вот в чем трагедия! Умирало само представление об украинской благодати, где люди всегда жили лучше, чем русские крестьяне где-нибудь на Псковщине. Но я и предположить не мог, что вместе с родным селом умирал и мой друг…
«Каждый день — похороны»
Он горько переживал за других: «Каждый день в селе похороны. Только из моей школы в возрасте 50 лет умер директор, а спустя два месяца, на 51-м году жизни, не стало учителя физкультуры. Причина одна и та же — не выдержало сердце. Да и как оно выдержит от такой жизни? А лечиться народу не на что — надо платить, платить и платить. Вчера, то есть пятого декабря, умер одиннадцатиклассник — уже от истощения…»
Страшные вещи! И еще страшнее, что мой друг тоже был в этой очереди. Конечно, он вертелся, как мог, сопротивлялся этому медленному угасанию и вокруг, и в его душе. Находил побочную работу, особенно летом, во время каникул: «Сейчас работаю на току — идет уборка пшеницы, ячменя, гороха, проса… Работа «романтическая»: веник, совковая лопата — и перекладка-погрузка зерна. Жара невыносимая, приходишь домой абсолютно вымотанный — все-таки возраст уже. Работаю со своими бывшими учениками, поначалу стыдно было, что их бывший учитель, классный руководитель, на пенсии приобрел «новую профессию» — подметальщика… Но что тут сделаешь — жить же как-то надо!»
Про свою жизнь он писал всегда коротко и без особых подробностей, подчеркивая: что об этом говорить! Но вот отдельные эпизоды: «Каждый день с тележкой или на велосипеде еду в соседнюю лесополосу за дровами — уголь нынче дорог, нечем за него заплатить». И далее: «Извини за почерк, пишу при свете лампады, свет регулярно вечером отключают». Но больше, судя по письмам моего друга, он угасал душой — как та свеча, которая, догорая, еще может вспыхнуть раз-другой, а потом останется от нее только тлеть фитилек — и то совсем недолго.
«Есть ли свет в этом тоннеле?»
«Ты, наверняка, следишь за ситуацией на Украине, — писал он мне в очередной раз. — Грядут выборы. Дай боже, чтобы все нормально закончилось, чтобы не вспыхнула гражданская война. Обстановка в стране чрезвычайно сложная. Экономическая и политическая. Так долго не должно продолжаться. Люди уже никому не верят».
Я поражался: со своего сельского «бугорка» он хорошо видел всю свою «незалежную Украину» и даже вот так пророчески предсказывал ей «гражданскую войну».
Есть ли свет в этом тоннеле?» — риторически спрашивал он меня. Я его успокаивал как мог: мол, не переживай, наступят новые времена, все «устаканится».
Он бодрился, благодарил за присланные ему деньги (я ему их посылал прямо в письме, вложив внутрь открытки, чтобы «не светились», пока они не стали исчезать и пока сам Мишка не попросил меня больше не тратиться, ибо, как он считал, их крадут у них на почте). Но он снова и снова писал о наболевшем: «Жаль мне наших старшеклассников.
Сегодня даже способные и умные из них без денег в вуз не поступят. Да и кому они нужны? Поэтому многие ребята после школы идут работать — кто куда. У них пропадает интерес к дальнейшей учебе. Идет процесс деградации общества. Становится страшно за будущее своих детей! Что их ждет завтра?»
Жемчужины у моря больше нет
За все и всех он переживал — мой давний и лучший друг-украинец: «Впервые за много лет оказался в Одессе, на курсах повышения квалификации учителей. Как изменилась Одесса? И блеск, и нищета. Улицы чистые, дома опрятные. Но тут же и нищета. Бомжей развелось море. И в основном — пожилые люди и дети. Роются в контейнерах для мусора в поисках еды, на каждом углу — попрошайки, клянчат деньги». И снова глобальный вопрос, который мучил его, как истинного патриота своей родины: «И это страна!? Нет страны, потому что у власти — бандиты!»
Как в воду смотрел мой друг. Он совсем немного не дожил до краха и страны, и системы власти в ней. Успел только неожиданно сообщить, что теперь фамилия его оканчивается не как раньше, а по-русски, на — «ов». Пообещал, что когда-нибудь объяснит мне — почему? И просил подписывать письма новой, русской фамилией.
Я ждал от него ответа и объяснений по этому поводу на Новый год, а получил свое собственное письмо — с тем самым красным квадратиком на нем и бьющими прямо в сердце словами: «Адресат умер».
Но теперь, раскладывая всю жизнь своего друга, как стопку его старых писем, воспринимая Мишину боль и тоску по нормальной человеческой жизни, как свою собственную, я и сам могу ответить на свой же вопрос: он взял русскую фамилию, потому что более уже не мог оставаться украинцем в стране, которая давно перестала его считать достойным ее гражданином.
Это был своеобразный личный протест против того, что делало с ним и его близкими новоиспеченное украинское государство.
И умер он совсем не неожиданно: ведь письмо за письмом, строка за строкой, он объяснял мне, как из него — такого крепкого и закаленного, казалось бы, человека — уходит жизнь. И эти слова: «Адресат умер» — лишь простая констатация факта, что моего друга, славного украинца Мишки, вдруг просто не стало.
Анатолий СТРОЕВ
NB!
P. S. Я сознательно не указываю ни названия села, ни настоящей — еще украинской — фамилии Миши, ибо неизвестно, как повернется в очередной раз жизнь на его родине. А у Мишки ведь жена, подрастают дочка и внуки. И он мой почти единственный самый верный и лучший друг — из тех, которых не предают.
