Слава Богу, он больше не услышит разрывов снарядов — это, пожалуй, единственное, что может утешить меня после смерти отца.
Случись это в иное время и в другом месте, я вряд ли стал бы выносить личную трагедию из стен собственного дома на улицу. Но обстоятельства и события, при которых ушел из жизни родной человек, вынуждают меня воспользоваться служебным положением и сделать это на страницах газеты. Надеюсь, читатель поймет — почему.
Он умер 12 мая в 3 часа 40 минут в одной из клиник Мариуполя. В медсанчасть металлургического комбината имени Ильича отца после долгих уговоров поместил мой брат Валентин, живущий в этом городе, который волею судьбы и властей предержащих стал, как и родной Чермалык, прифронтовым.
Наше село, в котором жили и до недавних пор здравствовали преимущественно наследники переселенцев крымских греков (румеев), расположено в 30 километрах северо-восточнее Мариуполя. Там, где сегодня, увы, проходит линия соприкосновения украинских войск с ополченцами (противоборствующие стороны разделяет лишь река Кальмиус), мы с Валиком родились и росли, пока не разъехались. И там же последние годы в гордом одиночестве тянул свою холостяцкую лямку папа. Чистокровный грек, коими он произвел на свет и нас с братом, отец отличался отменным здоровьем, вызывавшим у многих (и мы, его дети, не были исключением) восхищение и даже некоторую зависть.
Считай, полвека из прожитых 86 лет отец проработал чабаном, исходил за эти годы тысячи километров приазовской степи — знойной в летний сезон и продуваемой лютыми ветрами зимой. Он с закрытыми глазами запрягал лошадь и лихо мчался в степь, к кошаре, которую, по вполне понятным причинам, считал вторым домом. Сноровисто косил и по-молодецки переносил на плечах стоцентнерные мешки с зерном. Мастерски забивал барана, а разделав его, демонстративно и, я бы сказал, смачно проглатывал еще дышащий паром длинный шматок вырезанной из внутренностей жировой прослойки, а иногда и кусок курдюка (жировое отложение в районе хвоста у животного). Любого другого человека даже от вида этого «деликатеса» непременно стошнило бы. Батя же на предупреждения о возможных последствиях лишь снисходительно улыбался и, употребив свое любимое в таких случаях греческое выражение — «Пыстманакам!» (его более «мягкий» вариант на русском звучит примерно как «Ну и фиг с ним!»), отправлял противный с виду жир в желудок, а сам… отправлялся отдыхать. И ничегошеньки с ним после этой трапезы не происходило!
Знал ли отец о полезных свойствах того же курдюка (он активизирует перистальтику, регулирует уровень сахара в крови, оказывает желчегонное действие, а содержащийся в нем витамин группы Е богат кроветворным железом, незаменимым для сердца калием и необходимым для щитовидной железы йодом), сказать не могу. Но то, что чабанская профессия с ее многокилометровыми «марш-бросками» закалила отца физически и на многие годы — это факт.
За всю свою жизнь он, помнится, никогда серьезно не болел и посему не переступал порог каких бы то ни было медучреждений, не знал, что такое таблетки и уколы, а уж про какие-то там капельницы — и подавно. Поэтому, когда папу уложили на больничную койку, подключив к телу катетеры и всякие другие прибамбасы, он в буквальном смысле стал рвать и метать. И медперсоналу ничего не оставалось, как привязать «буйного» пациента к кровати, дабы он не усугубил развитие болезни.
А дела у отца были откровенно плохи.
Накануне медики поставили ему более чем серьезный диагноз — внутреннее кровотечение, сопровождавшееся к тому же несвертываемостью крови и другими вскрывшимися при обследовании «попутными» болячками.
Брат сбился с ног в поисках нужных лекарств и инъекций, я чем мог пытался ему помочь из Москвы, мы регулярно общались с ним по Интернету. Тем временем врачи делали все возможное. И спустя неделю кровотечение удалось вроде бы притормозить. Отец начал (хоть и понемногу, но с аппетитом), как и прежде, есть, перестал нервничать, и врачи «за примерное поведение» освободили папу от пут, а у нас с Валиком появилась призрачная надежда на его скорое выздоровление.
Но всё покатилось по иному сценарию.
Почувствовав сиюминутное облегчение, отец затосковал по дому, который практически никогда не покидал. Это была его крепость, медсанчасть и санаторий в одном, как говорится, флаконе. Любые уговоры переехать к Валику в Мариуполь или, тем более, ко мне в Москву он категорически отвергал. Даже переселяться к Шуре (сестре по матери), живущей в том же Чермалыке в километре от него, папа под разными предлогами отказывался, хотя сестра всегда относилась к нему как к родному человеку и настойчиво звала к себе.
Просто он привык жить один. Без всяких там присмотров-досмотров. Но и без хлопотного хозяйства. Без какой бы то ни было живности (даже кошки не заводил).
Мне кажется, он продолжал оставаться чабаном, стерегущим в безлюдной степи невидимую постороннему глазу отару.
Он мог часами, а то и целыми днями просидеть во дворе, смоля сигарету за сигаретой и о чем-то постоянно думая. Может, вспоминал маму, которая ушла от нас 30 лет назад, за несколько дней до своего 65-летия?
Господи, какие ее годы! И вдруг — цирроз печени. Нестерпимые боли. Попытки освободиться от оков опухоли. И медленное угасание — как угасание свечи, не задутой порывом ветра.
Скорее всего, такой исход стал результатом ее переживаний — временами горьких до слез.
Ее первый муж, Дмитрий Хараман, ушедший на фронт громить врага, в 43-м, под Мелитополем, вместе с другими бойцами Красной Армии попал в окружение и был репрессирован. Вердикт сталинского суда — 10 лет каторги — стал по сути вердиктом и для его молодой жены Марии, нашей мамы. Она ждала его год, второй, третий… А потеряв всякую надежду, сдалась усталости. И ее можно понять: послевоенные годы, лихолетье… Куда ж без мужской опоры!?
Так в доме появился Федор, наш отец, а вскоре — и лучик света в лице первого маминого сыночка. Малыш быстро набирал в весе, уже в шесть месяцев начал что-то щебетать и даже пытался было встать на ножки, как случилась беда: двухстороннее воспаление легких, повлекшее летальный исход из-за элементарного пустяка — отсутствия на тот момент в сельской лекарне (и не только в ней) пенициллина.
Когда сестра рассказывает мне об этом, мурашки начинают бежать по коже. А уж что испытала мама, можно только догадываться, хотя, как оказалось, свою горькую чашу после того случая она испила еще не до дна…
Пройдет лет десять, и в дом постучится другое несчастье — под колесами автомобиля погибнет пятилетний Гришка, наш младший брат. Погибнет нелепо, по вине лихача, командированного в село на уборку урожая. Он гнал по улице, где как раз играли малыши, а братишка перебегал дорогу.
Не успел…
Тормозни шофер хоть на пару секунд раньше, Гришка бы остался жив. Но водитель был поддатый, и это горькое обстоятельство оказалось роковым.
Прибежав из школы домой, я увидел Гришку, лежащего на табуретках прямо в коридоре с кровоточащей ваткой под носиком (его только привезли из больницы, где помочь уже ничем не могли). Мама шагнула мне навстречу, и я увидел ее глаза — опустевшие от горя. «Нет у тебя больше братика», — только и смогла вымолвить она и, обессилев, упала на колени с вырвавшимся из груди стоном.
Столь тяжелые раны, особенно у матерей, наверное, никогда не заживают. Будь иначе, мама не ушла бы так рано, и жизнь отца сложилась бы, скорее всего, по-другому.
Возможно, об этом же думал и сам папа, дни и ночи напролет проводя в одиночестве. А еще о том, наверное, как некогда богатое и процветающее греческое село дошло до ручки. Точнее, его довели до такого состояния некие нувориши, у которых, впрочем, есть конкретные имена (о них — чуть ниже).
Я ежегодно приезжал в село «на побывку» и не мог не заметить, как Чермалык потихоньку начинает оправдывать свое название (чаще всего его переводят с греческого как «Чёртово болото»). И в прямом, и в переносном смысле. Покосившиеся, давно не ремонтировавшиеся дома. Заросшие бурьяном огороды и дворы. Участившиеся самоубийвства, что для греков вообще нонсенс. Кражи и мародерство. Все эти картинки-явления носили явно приобретенный характер.
Отец рассказывал, что однажды, пока он крепко спал, к нему тоже наведались непрошеные гости. Сорвав «с мясом» замок на дверях сарайчика, они унесли нехитрые папины хозяйские пожитки в виде железок с гвоздями и… дрова.
Можно сказать, что люди дошли до жизни такой из-за безработицы и безденежья, хотя это, разумеется, не может служить для них никаким оправданием.
И все же попытаюсь в двух словах рассказать о причинах случившегося в родном селе развала.
Помню, в начале 90-х, когда иные хазяйства Тельмановского района буквально загибались, Анатолий Петрович Топалов, тогдашний директор совхоза «Павлопольский», организованного на базе села Зажиточное (так Чермалык назывался до возвращения ему исконного имени) с гордостью возил меня по полям, фермам и животноводческим комплексам, довольный тем, как ритмично бьется пульс вверенного ему предприятия. В другой раз он встречал меня уже в ранге начальника агроцеха № 2 Мариупольского металлургического комбината имени Ильича (ММКИ). И пуще прежнего расхваливал свалившееся с небес чудо. Увы, оно оказалось недолговечным.
Что же произошло?
Директор ММКИ Владимир Бойко (кстати, Герой Украины), человек в те времена влиятельный и, надо отдать ему должное, хозяйственный, решил, что не только металлом жив работник комбината, и скупил близлежащие (якобы, хиреющие) колхозы и совхозы буквально на корню.
Официально эта операция называлась «взял у государства в долгосрочную аренду». Но дело в нашем случае не в терминах. Суть в том, что, действительно, предпринятый Бойко со товарищи шаг вдохнул в хозяйства вторую жизнь. Ставшие структурными подразделенями мощного и богатого предприятия, они, в том числе бывший «Павлопольский», стали расцветать, как долго не поливавшиеся цветы.
Подавляющее число жителей Чермалыка из вчерашних колхозников переквалифицировались в рабочие ММКИ со всеми вытекающими отсюда положительными последствиями. На порядок поднялись зарплаты и пенсии. Началось капитальное строительство современных животноводческих и других сельскохозяйственных комплексов. Расширились поливочные плантации плодоовощных культур, особенно помидоров и огурцов, появились капельное орошение (его с нескрываемым удовольствием демонстрировал главный инженер агроцеха и мой давний друг Лёшка Попов) и даже нутриевая ферма.
Новый статус Чермалыка и вчерашнего совхоза, как и следовало ожидать, активизировал процесс возвращения молодых людей в село, покинувших его в поисках лучшей жизни…
Но не зря же говорят, что всё хорошее когда-нибудь кончается.
Для жителей Чермалыка «райская жизнь» закончилась сразу после того, как комбинат Ильича выкупил известный донецкий олигарх Ринат Ахметов, у которого, в отличие от Бойко, радевшего (что бы о нем ни говорили!) за человека труда, голова была забита исключительно заботой о личном обогащении.
Первым делом украинский миллиардер реорганизовал огромные сельскохозяйственные активы ММКИ в HarvEast Holding (Харвист Холдинг) и начал освобождаться от ненужного, не приносящего прибыли «хлама». Таким образом, в Чермалыке были разрушены коровники, свинарники, овчарни (при жизни работавшего отца, кстати, их было несколько штук, с тысячами голов), теплицы и мастерские. А коровы и свиньи, включая свиноматок, вырезаны и увезены в неизвестном направлении. В активе Ахметов оставил лишь выращивание зерна и подсолнечника. А вместо прежних, вырезанных коров, завез новых, литовских. Как свидетельствует Fotoror.org, «их специально откармливают комбикормами с кислотами, чтобы раздражать желудок и постоянно поддерживать аппетит. Буренки все время жрут и, соответственно, дают больше молока. Но через 3–4 года погибают — желудок не выдерживает. Пить это молоко не рекомендуется».
Из более чем 1400 занятых в хозяйстве человек в Чермалыке остались работать лишь пара десятков. Всех остальных холдинг выбросил на улицу, оставив без средств к существованию. Инфраструктура села и вовсе оказалась никому не нужной. Начались перебои с водой (хотя Чермалык расположен на берегу крупного Павлопольского водохранилища) и электроэнергией. Закрылись некоторые магазины и даже единственная аптека, хотя ее заведующая, Людмила Попова, держалась до последней таблетки, как солдат — до последнего патрона.
Увы, военная терминология сегодня все больше замещает привычный для села греческий язык. Как будто на календаре не 2015 год, а октябрь 1941-го, когда село оккупировали фашисты. Почти два года они наводили здесь свои порядки, ввели комендатский час, расстреливая каждого, кто смел его нарушить. И только в сентябре 43-го их, как метлой, смели советские войска.
Сегодня в Чермалыке стоят подразделения украинской армии, а окраины села изрыты окопами и другими оборонительными сооружениями. Тем временем на левом, противоположном берегу Кальмиуса свои позиции занимают ополченцы. Что ни день, следуют перестрелки. И не только из «безобидных» автоматов-пулеметов. В ход нередко идут минометы, крупнокалиберная артиллерия и даже реактивные системы залпового огня «Град».
Уже есть раненные и даже убитые. От взрыва снаряда прямо во дворе дома была серьезно ранена Вера Гагут, жена моего близкого родственника. Также при обстреле погиб 74-летний Владимир Чекмак, которого я знал. Вместе с соседом он ждал возвращения с пастбища коров, когда вдруг посыпался минометный дождь. Соседа не зацепил ни один осколок, а вот Владимир получил смертельное ранение. Тем не менее, он смог дойти до порога дома, где замертво и упал.
А 39-летнего Василия Масежного расстрелял украинский патруль — якобы за неповиновение приказу остановиться во время комендантского часа. На самом деле в Чермалыке этот самый час никто официально не вводил. Ехал Вася на мотоцикле, действительно, поздно вечером. Бойцы ВСУ окликнули его, приказали остановиться. Он (глупо, конечно) не подчинился. И военные ничтоже сумняшеся открыли по движущейся мишени огонь. Парень погиб на месте. Сиротами остались пятеро детей (четверо из которых — приемные), при этом жена, теперь уже вдова, носит под сердцем шестого ребенка.
Отец глубоко переживал происходящее. Ведь если в 43-м, когда Чермалык освобождали советские войска, и отцу было лет 15, он хотя бы понимал, кто и от кого освобождал, то вопрос «кто и в кого стреляет сегодня, и, главное, почему — для папы, как и для многих односельчан, оставалось загадкой.
Впрочем, нашему дому до сего дня, можно сказать, везло. Мины и снаряды то перелетали его, то недолетали. Но однажды ракета от «Града» разорвалась в нескольких метрах от торца хаты. Пара осколков вонзилась в стену, повылетали стекла. А прятаться отцу было практически негде: в имеющийся во дворе погреб опасно спускаться — пальцем ткни, и развалится, а кирпично-саманная кладка дома вряд ли могла защитить отца внутри.
И вот (вернемся в мариупольскую клинику), зная, что творится в селе (он оставался в ясном уме), папа, тем не менее, стал рваться из больничной палаты домой, в свою «крепость», и я его понимаю. Ведь он же, по сути, берег родной очаг, в который мы, пусть и не часто, слетались, как птенцы к своему гнездышку. Но доехать до дома самостоятельно ему уже было не суждено. Сделав резкое движение, чтобы встать с кровати, он рухнул на пол, потерял сознание, а позже, уже в реанимации, впал в кому, из которой не вышел.
Кровоизлияние в мозг довершило беду — смерть наступила мгновенно.
Уснул, в общем, и — не проснулся.
Вечный стражник родового гнезда оставил свой пост.
Родной дом опустел.
Слетаться птенцам больше некуда.
Прости меня, папа…
Прости, что не приехал проводить тебя в последний путь — просто меня отговорили делать это, дабы избежать еще одной беды. Знакомый сотрудник украинских спецслужб сказал мне без обиняков: на первом же блок-посту тебе скрутят руки, и никакая похоронка не поможет. И потом, ты ведь, папа, и сам слышал, как сегодня хоронят людей в Чермалыке. Из комендатуры ВСУ звонят на левый берег, ополченцам, у которых вражеский объект — сельское кладбище — как на ладони. Договариваются о прекращении огня на время захоронения и о квоте сопровождающих процессию лиц. Иначе процессия может попасть под обстрел.
Во всяком случае в Сартане (пригородный поселок близ Мариуполя, где также проживают греки) подобное имело место. Похоронную процессию расстреляла тяжелая артиллерия. Погибло до десяти человек, 19 ранено. При этом ополченцы обвинили в случившемся нацгвардейцев Украины, а те, как водится, боевиков, то есть ополченцев. И попробуй, черт возьми, разберись, кто прав, кто виноват!
Прости нас всех, отец… И спи спокойно.
Главное, ты не услышишь больше разрыва снарядов и, значит, лично для тебя долгожданный мир (в мирное время!), наконец, наступил.
Это, пожалуй, единственное, что может утешить меня после твоей смерти.
А еще — святая вера в то, что ты встретишься на небесах с мамой, которая, слава Богу, и вовсе не знает, что на земле, на которой она трудилась в поте лица после ТОЙ войны, разгорелась новая и безрассудная бойня. Что на Украине появился «президент мира», который воюет со своим народом, называя его террористами, а сам пугливо прячется за спинами американцев…Что наш родной Чермалык вместе с его жителями — наследниками Гомера (румейский язык очень близок к языку, на котором творил этот великий грек) оказался заложником политических игр группки олигархов, для которых человеческая жизнь — ничто, а власть — всё.
При такой политике, я уверен, опустеет еще не один дом, кроме нашего. Я уж не говорю о тех сотнях и тысячах, которые уже опустели, и о тех, от которых останутся одни пепелища.
Но вы с мамой этого не увидите.
И — слава Богу!
Леонид АРИХ
главный редактор «НВ»
(родился на Украине, национальность — грек, родной язык — русский)
NB!
Редколлегия «НВ» и Секретариат Союза журналистов России выражают глубокие соболезнования главному редактору общефедерального еженедельника «Новый вторник» Ариху Л.Ф. в связи со смертью его отца, Ариха Федора Константиновича.
