Он очень надеялся, что к 70-летию Победы и аккурат к собственному 100-летию ему, наконец, выделят вожделенную «Оку». Но дожить до этого светлого праздника ветерану не дали.
У меня был друг, фронтовик, из близких, пожалуй, последний — после смерти Бори Васильева других не оставалось. Совсем недавно был, еще месяца три назад. А теперь, вот, и он ушел. Грех говорить, что безвременно, век его не был короток. Но друзья всегда уходят безвременно. И даже когда событие ожидаемо, острой боли не приносит, все равно остается ощущение пустого пространства в душе — заменить-то некем.
Саша был очень скромный, даже деликатный человек. Никогда не надевал военные награды, не хвастался боевыми эпизодами. Мол, пока вы тут, мы там кровь мешками проливали — это не про него. В суетной российской жизни он занимал очень мало места, никогда ничего не требовал, даже не просил. Скромное пенсионерское существование разнообразил тремя увлечениями (нынче их называют хобби), которые полностью заполняли его время и душу.
Первое увлечение было вполне обыденным: любил фотографировать. Аппаратик был старый, дешевенький, фотки получались почему-то черно-белыми, может, потому, что цветная пленка стоит дороже — точно не знаю, я не фотограф. Скорей всего, причина была проще: Саша снимал для себя, для собственной памяти, а не для толстых семейных альбомов, которыми так удобно мучить скучных гостей, когда не о чем с ними говорить, а выставить из дома — неловко.
Второе увлечение было высокохудожественным — Саша был актер. Нет, не по профессии, просто по склонности души. Он играл в маленьком театрике, полупрофессиональном, полусамодеятельном, однако, со своим полуподвальным помещением, крохотной полуподвальной сценой, со своим репертуаром, малочисленной труппой, режиссером, бутафором, осветителем и даже бухгалтером, продававшим билеты за смешную цену. Таких театриков в Москве нынче много, то ли двести, то ли триста, то ли еще больше. Живут бедно, зато радуют людей, и тех, что на сцене, и тех, что в зале. Иногда даже на гастроли выезжают в какой-нибудь фабричный клуб или детский дом. В общем, сеют разумное, доброе, вечное в меру своих очень ограниченных материальных возможностей. Честно скажу, мне такие театрики чем-то дороже шикарных храмов Мельпомены в центре Москвы или Питера. Может, тем, что в них нет интриг, не делят зарплаты и звания, не делают общественную карьеру, не орудуют локтями в дверях телестудий — в общем, занимаются именно тем, что с полным правом можно назвать чистым искусством. А ведь какая-то часть искусства обязательно должна оставаться чистой, совсем чистой, хотя бы ради того, чтобы само понятие уцелело, чтобы не утратился эталон. Хотя бы в таких полуподвальчиках. Мы все уважаем и ценим водопровод — но с радостью пьем воду из едва заметного родничка где-нибудь на дне оврага, между ручьем и болотцем. Саша в своем маленьком театре играл возрастные роли — ему не приходилось рисовать на лице морщины и напяливать седые парики, все было свое, натуральное.
Мы с ним как раз и познакомились по театральным надобностям: они искали детскую пьесу на летние каникулы, и кто-то вспомнил, что у меня есть сказка «Принцесса и трубочист». Вот Саша, позвонив предварительно, и приехал за этой сказкой. Оказался он небольшим, худеньким, очень вежливым. Фронтовик, старше меня почти на двадцать лет — естественно, я поинтересовался его отчеством. Он мягко запротестовал:
— Меня так никто не зовет, я привык, как в молодости — Сашка Розенталь. И лучше на «ты».
Так и пошло.
Сказку мою у них поставили, и Саша сыграл одну из главных ролей — короля. Роль забавная, но Саша не комиковал, не пародировал, не косил под Сталина или Брежнева. Его король был обаятельным в своей наивности: все у него валилось из рук, дворец постепенно рушился, придворные воровали — а старенький правитель всем все прощал. Собственной добротой Саша щедро наделил персонажа… Потом он решил сделать сольную программу из нескольких моих коротких рассказиков и выступать с ней в клубах пенсионеров и в домах престарелых — жалел менее жизнестойких ровесников и хотел культурно украсить их однообразный досуг.
Третье хобби было у Саши ярким, экзотическим и даже уникальным. Он с давних лет увлекался горными лыжами и многого в этом спорте добился: был чемпионом Москвы сразу в трех возрастных категориях — старше семидесяти лет, старше восьмидесяти и старше девяноста. Дело в том, что он катался с гор до девяноста семи лет. Вот так вот!
Горные лыжи спорт аристократический, пенсионеру не по карману. Допустим, амуницию можно добыть уцененную, либо с чужой ноги. Но горы-то по дешевке не купишь! Саша жил в Измайлове, где снега зимой полно, а вот крутые склоны в мертвом дефиците, поскупилась природа. Саше приходилось ездить на Нагорную улицу, час туда, час назад. Но — охота пуще неволи! А все лето, в отличие от большинства земляков, приходилось ждать зимних холодов и метелей.
Потом, правда, привалило счастье: в подмосковном Красногорске построили огромную холодильную трубу, где в любую жару могли тренироваться возможные герои будущих зимних олимпиад, гордая надежда родины. На таких, как Саша, родина, естественно, не надеялась, но огрызки времени в трубе им тоже перепадали. Кое-что и Саше доставалось. Вот только добираться до Красногорской трубы было уж очень хлопотно: пешком, потом автобус, потом метро с двумя пересадками, потом снова автобус — и все это с лыжами в руках и рюкзаком за плечами.
Впрочем, мир не без добрых людей. Начальники трубы удивились сильно пожилому горнолыжнику и на фоне этого удивления выделили ему персональный шкафчик для лыж и ботинок. Так что теперь два с половиной часа муниципальным транспортом Саша преодолевал налегке.
Так длилось до две тысячи пятого года, когда состоялся славный юбилей великой Победы. И я где-то прочел, что к великому празднику государство российское решило сделать фронтовикам, которые дожили, щедрый подарок — выдать каждому по «Оке», маломощной отечественной малолитражке. Но ведь тоже машина! Я сразу прикинул, насколько юбилейный подарок облегчит Сашину спортивную жизнь и очень напористо предложил ему немедленно пойти в Собес: пусть отдают, что положено. Тем более, что тот год юбилейный вдвойне: Победе шестьдесят, а Саше девяносто. Мой друг мялся, жался, но слово мне дал.
Через пару дней прибыл ко мне не столько мрачный, сколько виноватый, опять-таки муниципальным транспортом.
Случилось вот что. В Собесе фронтовиками рулила моложавая дама, из тех, что в советские времена подвизались на третьих ролях в парткомах и профкомах, а при демократии плавно переместились в иные конторы, гуманитарно нацеленные на пенсионеров, в том числе, бывших фронтовиков. Дама ласково объяснила Саше, что он человек, бесспорно, заслуженный, но ведь и другие заслужили, и так получилось, что на этот раз автомобилей на всех не хватило, и фонды уже выбраны. Зато к следующему юбилею его фамилия будет фигурировать в числе первых, и, значит, шансы на положительный исход будут гораздо выше. Ну, а Саша что? Саша поблагодарил и ушел.
Я ему сказал, что теперь он просто обязан дожить до ста лет, то есть, в аккурат, до две тысячи пятнадцатого, когда и станут праздновать семидесятилетие Победы. Во имя всех справедливостей на свете он должен получить свою «Оку»!
Может, и получил бы. Но — не сбылось. Совсем чуть-чуть не дожил. Любимый спорт помешал.
Нет, не разбился на горке, не перетрудил сердце. Все вышло проще, неряшливей и подлей.
Про возрастного спортсмена пронюхали телевизионщики, и летом, когда дефицит на сенсации, решили снять о нем убойный сюжет. Почти век — а он на лыжах! Чем не событие.
Договорились, прислали группу в Красногорск. Начальницей в группе была крупная тетка с громким командным голосом. Поставила оператора на нужное место, и попросили Сашу съехать с горы. Он съехал. Поставила оператора пониже. Саша снова съехал. Тетка кисло сказала парню с камерой:
— В общем, нормально. Но как-то пресно. Сюда бы какую-нибудь вкусняшку…Какую-нибудь симпатичную молоденькую сучку рядом с ним…
Тетка окинула взглядом пространство — сучки поблизости не оказалось. Тогда придумала другую вкусняшку.
— А давайте мы вместе съедем, — воодушевилась тетка, — как бы в обнимку.
— А вы катаетесь? — осторожно поинтересовался Саша.
Тетка засмеялась:
— Не пробовала! Но вы мне покажете, что и как. Мы только метра три, для съемки.
Они не проехали и трех метров. Тетка навалилась на Сашу всей своей внушительной массой, и оба упали. Тетка с хохотом поднялась — а он сломал ключицу. Не сразу понял — просто заболело плечо. Телевизионщики подбросили до метро, дальше не могли, торопились — и он поехал домой с двумя пересадками.
Врачиха из поликлиники сделала все, что могла, зафиксировала плечо, сделала обезболивающий укол и велела лежать, пока не заживет.
Заживало больше года, да так и не зажило, все болело. На лыжи, естественно, уже не вставал, на сцену не выходил, плечо не позволяло. А без привычных лыж и любимой сцены что-то, кроме ключицы, непоправимо сломалось внутри. «Жить тебе, пока ты на ходу» — это не я, это наш классик, Некрасов…
Саша не дожил до ста лет каких-нибудь полгода. До юбилея Победы тоже не дожил. В каком-то смысле и хорошо — сэкономил щедрой родине одну малолитражку.
Одним ветераном войны у России стало меньше.
А у меня — одним другом.
Леонид ЖУХОВИЦКИЙ
