Почему российская журналистика теряет читателя? Ответ на этот мучительный в последнее время вопрос попытались найти золотые перья страны — Павел ГУТИОНТОВ, Альберт ПЛУТНИК и Леонид ШИНКАРЕВ.
Раньше все было
(Из надписи, вырубленной на камне в Древнем Вавилоне)
1. Новая журналистика, возводимая на пока зыбком фундаменте российского варианта свободы слова, никак не выяснит свои отношения с предшественницей — с журналистикой советских времен. Она бы хотела поступить с ней так же, как поступали новые лидеры страны с наследием тех, кого сменяли. А именно: обвинить «бывших» во всех грехах и начать жизнь с чистого листа.
Но сделать ей это не удается. Какие-то традиции, правда, удалось «преодолеть», но кое-что сохранено и даже преумножено. Самое поразительное, что чаще забывается лучшее из прошлого, как раз то, что забывать не следовало. А применяются на практике те «традиции», о которых следовало бы забыть, как о страшном сне. Притом, что есть, конечно, и действительно ценные приобретения, о которых не скажешь, что это «хорошо забытое старое».
О приобретениях новой журналистики говорится много и часто. Они связаны, что бы там ни говорили, с принципиально изменившимся в России положением с гражданскими правами и свободами. Прежде всего — с иной степенью свободы слова. О многом стало возможно говорить прямо и открыто. И было бы идеально, если бы в этих условиях журналистика сумела сохранить лучшее из прошлого, дополнив лучшим из настоящего. Но выполнить это действие, отнюдь не арифметическое, ей пока не по силам.
Искусство намека
2. Говоря о традициях отечественной журналистики, будем, прежде всего, помнить о том, что пресса в России, как нигде в мире, создавалась сверху, для нужд государственной власти; и символично, что первым редактором первой российской газеты стал сам царь. За триста лет наш читатель был воспитан за каждой газетной строкой видеть прежде всего точку зрения власти. И сама власть привыкла к этому. А то, чем мы гордимся, что стало «фирменным отличием» российской журналистики (со времен Пушкина, Чехова, Короленко и до Аграновского), рождалось в противостоянии этой главной тенденции.
Сама же главная тенденция определялась существованием тотальной цензуры, из под гнета которой российская пресса за все три века практически никогда не вырывалась. Как нигде в мире, она училась говорить с кляпом во рту, что, разумеется, дурно влияло на ее психику, но при этом неминуемо заставляло пользоваться тончайшими нюансами русского письменного языка, играть интонациями, доводить до блеска искусство намека. Благодаря всему этому, как нигде в мире, российская пресса в лучших своих образцах смыкалась с «большой» литературой. Не случайно В. Даль определил журналистику как «срочную словесность».
Так или иначе, качество письма в российской журналистике ценилось высоко как нигде в мире.
Не выплеснуть ребенка
3. По известным причинам, после 1917 года наши газеты превратились в ежедневные пропагандистские альманахи; собственно информация попадала в номер постольку-поскольку, «на затычку» между «важными» материалами. Самым неупотребимым словом в советской газете было слово «вчера» — «вчера» мог разве что выступить генеральный секретарь или состояться финал кубка по футболу. Культура работы «в номер» и сам интерес к такой работе практически отсутствовали, материалы могли готовиться едва ли не месяцами, каждый из них должен был пройти сквозь частое сито бдительных и неторопливых внутриредакционных инстанций. Главным здесь был идеологический контроль; потери на пути заметки на полосу часто оказывались катастрофическими, с другой стороны, это помогало отточить до блеска каждую мысль (если она, конечно, была), каждое слово, усилить аргументацию, наконец — как следует проверить факты и исправить грамматические ошибки.
Сегодня же, бросившись в другую крайность, мы оказались перед очевидной опасностью в суете вместе с грязной водой выплеснуть и не до конца, отмытого ребенка.
Симптом слабости
4. Конечно, никакой четвертой властью журналистика в СССР не была, власть в стране неколебимо оставалась одной-единственной, но пресса оказалась, может быть, самым человекообразным департаментом этой одной власти. Когда обращаться уже было некуда, человек писал в газету. Не дали квартиру, уволили с работы, посадили сына, муж ушел, домоуправ вор, нет счастья в жизни, дорогой «Алый парус», с каких лет можно гулять с мальчиком… Журналист исполнял обязанности советчика, прокурора, исповедника, судебного исполнителя, инспектора отдела кадров… Он был изнутри той жизни, которую по мере сил пытался описывать. Как в войну «на пикапе драном и с одним наганом» он первым врывался в освобожденные города, так в мирной жизни он пробивал квартиры, освобождал из тюрем несправедливо осужденных, пресекал самоуправство директора, представлял к орденам и инициировал прокурорские проверки. То есть, конечно же, занимался исключительно не своим делом, но к этому привык, и все вокруг тоже привыкли. Человек с редакционным достоверением воспринимался и сам себя воспринимал государственным человеком. Мы отвечали за страну, являясь, по меткому ленинскому слову, не только коллективными агитаторами и пропагандистами, но и коллективными организаторами всего прекрасного и не прекрасного тоже. Многие из нас настолько в эту свою миссию уверовали, что даже всерьез начинали бороться с «отдельными недостатками», невзирая на лица, сопротивлявшиеся этой борьбе. Это, конечно, было уже чересчур, таких особенно не жаловали, но если на страницу газеты что-то удавалось «протащить», то, уж будьте уверены, виновные получали по полной программе. Это входило в правила игры, которые соблюдались неукоснительно. Слово, опубликованное в газете, всегда было решающим и последним. «Правда» не ошибается, как сказал, по легенде, товарищ Сталин, когда в заметке перепутали имя героя-стахановца. И Никифор Изотов стал Никитой.
Слова «социальная ответственность журналистики» тогда не произносились, таких слов еще не знали, но сама она, ответственность, никуда не денешься, — была. И это определяло в том числе социальный статус журналиста — высокий, как нигде в мире.
С крушением системы все это кончилось и никогда не вернется. Пресса стала прессой, как везде, не меньше, но и не больше. А журналисты из непогрешимых судей в последней инстанции — опять же, как повсюду, — превратились в молодых, по преимуществу, людей, не обремененных образованностью, торопливых, небрежных, легкомысленных… Они не занимаются распределением жилого фонда и на их критические публикации тоже давно не шлют сообщений о принятых мерах.
Из департамента власти пресса превратилась… нет, ни в какую не в «четвертую власть», но — в орган действительной «четвертой власти»: общественного мнения. И сегодняшняя вполне очевидная слабость и невлиятельность прессы — это первый и безошибочный симптом слабости общественного мнения в современной России. Но если обществу не скажет правду журналистика, ему этой правды не скажет никто.
Несвободная свобода
5. Не оставляет ощущение, что печать так и тянет вернуться в кабалу, от которой она с таким трудом избавилась. Она вновь с нескрываемым удовольствием предается угодничеству и раболепию. Позволяет впутывать себя в политические игры, с благословления своих новых владельцев, для которых телеканалы, радиочастоты, газеты и журналы — вроде бы обычный бизнес, обычные активы, хотя и непрофильные. Но в интересах «основных активов» им предпочтительнее крепить сотрудничество с властными структурами и на «резервном» направлении.
Старые запретные темы посторонились, уступив дорогу новым, не менее запретным. Среди таких тем — отношения внутри коммерческих служб и структур; самодурство работодателей, корпоративная этика, часто не совместимая с российскими законами и нравственными нормами. Наша «свободная журналистика» сторонится многих подобных тем, дорожа своими бесконфликтными отношениями с наиболее преуспевшими членами олигархических кланов.
Как наше слово отзовется
6. Об этом задумывались лучшие журналисты «старого времени». Это возводилось в ранг незыблемой нравственной нормы — думать об общественном эффекте любой публикации, не забывать об этом. Эту «норму» как самое дорогое наследие завещали новым поколениям журналистов те, на чье место они приходили.
Содержание, если говорить о лучших традициях, всегда превалировало над формой. Вспомним ставшее крылатым выражение классика: хорошо пишет не тот, кто хорошо пишет, а кто хорошо думает.
Да, журналистика бывала в прошлом чересчур осторожна. И не всегда по той причине, что ей многое запрещалось. Но еще потому, что и сама она, в лице своих лучших представителей, что-то себе запрещала, исходя из врачебно-нравственного принципа: не навреди! В каждом сидел внутренний цензор, представлявший, что можно и что нельзя.
Информировать, а не воспитывать? Само информирование — составная часть воспитания. Воспитания вкусов, интереса к жизни страны и ее народа, интереса к знанию. Информирование, если оно бездумно, механистично, не связано с определенными выводами, к которым подводят читателя, слушателя, зрителя, — это ответственное заявление с высокой трибуны безответственного оратора. Телевидение, газета, радио — это публичная трибуна, с которой журналисту доверено выступать. Журналистика более чем профессия — она сама по себе трибуна.
Знаменем журналистики, ее, можно сказать, брэндом, в России всегда становились наиболее одаренные и прогрессивно мыслящие, высоконравственные представители профессии. Их имена и произведения никто не навязывал обществу. Общество само неплохо разбиралось в том, кто есть кто. Правдивое слово традиционно произносилось в гораздо более интеллигентной и более талантливой форме, чем те слова, что выходили из-под пера авторов заказных материалов.
Комментарии без мысли
7. Прежде, при несвободной журналистике, ее героем в гораздо большей степени становилась живая жизнь, а не политология. Преобладающим влиянием пользовался труднейший жанр журналистики — очерк, а не разного рода бесчисленные нынешние версии и комментарии, где редко присутствует мысль. Ибо другим был вектор журналистики. Другим был воспитанный ею читатель. Пропаганда, несмотря на ее масштабы, не была, тем не менее, всепроникающей, ощутимой в каждой печатной строке, хотя тенденция к этому существовала и поощрялась свыше. Нередко степень независимости журналиста определялась в большей степени твердостью его характера и другими свойствами личности.
Но определявшие репутацию печати журналисты, в соответствии с устоявшейся в профессиональном сообществе традицией, больше думали о реальных проблемах бытия, о жизни своих героев, чем о соответствии неким партийным доктринам, и, тем более, чем о собственном обустройстве. Репутация в глазах профессионального сообщества и общества в целом была для них никак не менее важна, чем мнение власть имущих.
При отсутствии гражданского общества общественное мнение о его работе значило для совестливого журналиста, пожалуй, больше, чем значит сейчас, когда возможности для создания такого общества считаются более предпочтительными. Моральные критерии не подавлялись в такой степени материальными устремлениями.
С приобщением масс
8. Обратим внимание на одну удивительную вещь: о том, что происходит в нашей сегодняшней жизни, в разных ее сферах, от производственных до нравственных, мы все чаще узнаем из публикаций телекритиков, кинокритиков, театральных критиков, наблюдающих, как реальная жизнь со всеми ее сложностями и противоречиями отражается на сцене или на экране. О самой жизни мы судим по ее вторичному варианту, в ее отражении средствами искусства. Между тем, в традициях нашей журналистики пристальное, долгое, вдумчивое изучение самой жизни, разных ее сфер непосредственно. Этим занимались В. Овечкин, А. Аграновский, А. Иващенко, О. Лацис, Г. Лисичкин, другие наши вдумчивые коллеги. Они не только ставили крупные проблемы, но приобщали к ним массы, и на основе общего понимания, что происходит, консолидировали думающую часть общества.
Жаль также, что со страниц сегодняшней печати практически исчезла традиция хотя бы изредка вместе подумать об общих вопросах бытия: что с нами происходит, куда движется мир, где в нем наше место.
Путешествия на другую планету
9. Не имея возможности писать о социальных процессах в общем и целом, советская пресса до виртуозности отточила умение писать об отдельных людях и их мелких неурядицах — за которыми неминуемо вставала и картина всей нашей жизни. Хотя в «Правде», как говорили, не было известий, а в «Известиях» — правды, тем не менее, образ эпохи встает со страниц советских газет в полной красе. Главное заклинание — не обобщайте! — не действовало, сколько бы сам автор ни повторял, что описывает лишь очередной «нетипичный случай». Защита «маленького человека», вовлеченность в его проблемы были унаследованы нашей журналистикой у великой русской литературы во многом именно потому, что о «больших людях» журналисту писать не позволялось вообще. Сегодняшняя практика показывает, что этот запрет сослужил нам (и читателю!) хорошую службу: развил внимательность и дотошность, подарил богатство житейского опыта и расширил кругозор. Сегодняшний журналист в командировки ездит лишь на войну, на саммит и на катастрофу, собственно жизнь не удостаивается его внимания, так что редкие наезды в какое-нибудь Кольчугино (где группа отморозков недавно в центре города сожгла прохожего на Вечном огне) производит на него впечатление путешествия на другую планету.
Герои настоящие и мнимые
10. Мы живем в обществе, разделенном настолько, что даже миссию журналистики, еще вчера не вызывавшую вопросов, сегодня трудно формулировать, не договорившись о терминах. Одна из важных задач, говорим мы, защищать человека, попавшего в беду. И наша пресса дружно, как по команде (впрочем, «как» тут, возможно, излишне) вступается за честь героя Куршавеля, за достоинство бывшего офицера безопасности, заподозренного в отравлении соратника и друга. Этим обиженным пресса сострадает так эффективно, что некоторые из них становятся парламентариями и теперь пишут для нас законы.
Беда не в том, что проблемы с уголовным кодексом, перманентно возникающие у преуспевающих сограждан, мы воспринимаем как поругание Русской земли, как обиду, нанесенную Отечеству.
Настоящая беда в том, что миллионы людей, особенно в провинции, действительно бесправные перед куражом чиновников, работодателей, власти, беззащитные перед преступностью, перестали быть в центре внимания прессы, а стало быть, и общества. Они утрачивают, если еще не утратили полностью, доверие к печатному слову.
Культура Рублевки
11. Если сравнить число героев, представленных за месяц на страницах нынешней крупной московской газеты, с героями четырехполоски тридцатилетней давности, результат окажется обескураживающим — разница пойдет на порядки. Вопиющая незаселенность сегодняшнего газетного пространства, до предела узкий круг тех, кого сегодня описывают, их, если можно так выразиться, социальная однородность (политики, чиновники, преступники, миллиардеры, «звезды») превращают общественно-политические издания в светские бюллетени.
Принципиально новое слово современной журналистики — при живейшем участии СМИ в одних случаях и при полнейшем попустительстве в других в России создана небывалая, совсем особенная, ни на что не похожая «культура Рублевки». Со своими нравами, своей замкнутой средой, своей литературой, своим языком, этикой, философией, своими нормами морали и права. Со своими, можно сказать, государственными границами. Ибо Рублевка, отнюдь не в узко территориальном понимании слова, — это государство в государстве. Это не наш, но новый мир, реально построенный внутри новой России. Мир, куда с упоением и вожделением заглядывают лица новой журналистской специализации — светские обозреватели. Мир, который почитают за честь обслуживать многие СМИ, когда им это позволяется. Мир так называемой элиты, где самое «элитарное» — счет в банке.
Понятно, почему те, кого называют «олигархами» и «форбсами», оказываются в центре почтительного, с придыханием, внимания прессы. Они близки к власти, срастаются с нею, влияют на массовое сознание. Нельзя отказать им в праве быть на виду, стать публичными людьми.
Но в развитых обществах у большинства из VIP-персон — хорошее воспитание, перешедшие по наследству такт и чувство меры. Появляясь на светских раутах, перед телекамерами, они помнят о людях, которые их видят на экранах, и не будут, по крайней мере, вцепляться друг другу в волосы. Наш «высший свет» молодой, традициями не обремененный, но разговор сейчас не о нем, а только о людях нашего цеха, репортерах и бытописателях светской хроники. Беря в герои публикаций человека, в бизнесе преуспевшего (это не значит, что в жизни тоже!), пресса интересуется не его организаторским талантом или финансовым гением (как капитал создают и преумножают), а совсем другим — где, как, с кем он капитал транжирит, как разводится с женами и какие бутики дарит юным пассиям. Конечно, у этой тематики есть свой читатель и он вправе получать информацию. Мы снова о внутрицеховом: когда коллега, благодарный тусовке за то, что в свой круг допустила, пишет о преуспевших людях подобострастно и по-холуйски, он разрушает себя как личность и как профессионал.
Кого мы «лечим»?
12. Представление современной российской журналистики о зрителе, слушателе, читателе подчас просто унизительно для общества и для самого «пользователя». Понятно ведь, что журналистика постоянно заигрывает с читателем, ему на потребу меняя свое содержание. Читатель, как и зритель, и слушатель в ее представлении (если судить по тому, о чем и как пишут, что и как показывают) — это человек крайне низкой культуры, ограниченных запросов, личность сексуально озабоченная, обладающая примитивным чувством юмора. А главное — он снова мечтает о сильной руке, которая бы стала единственным «центром силы» в его государстве.
Нет человека — нет проблемы
13. К бесспорным завоеваниям журналистики прошлых лет следует отнести создание привлекательного образа современника, его культурных и духовных исканий. Публикации создавали атмосферу, при которой легче было требовать от государства достойных вложений в социальную сферу. Сегодня наши коллеги, особенно в регионах, привлекательным стараются сделать сам регион, его природный, производственный, научный потенциал. Замысел прагматичен: сделать регион привлекательным для иностранных инвестиций. Как говорится, в этом ничего плохого, окромя хорошего. Но мало кто берется поставить в центр внимания самих жителей, конкретных людей, чтобы побудить инвесторов и власти больше вкладывать в человека.
«С жиру беситесь…»
14. В традициях нашей прессы всегда было внимание к проблемам семьи, воспитания детей. Семейные ценности, мы знаем, основа здорового общества. Нельзя сказать, что эта тематика полностью исчезла со страниц газет. Речь о другом: проблема семьи вытеснена проблемами «звездной семьи», сегодня заполонившей все медийное пространство. Семейный опыт мастеров эстрады, спортсменов, известных собственников, часто скандальный, иногда неприличный, вряд ли может помочь семье где-нибудь под Кинешмой или в тайге на Енисее. Люди, ищущие выход из трудной семейной истории, наблюдая перепалки «звезд», пишут в редакции: «С жиру, милые, беситесь, нам бы ваши заботы…»
Человеческая, семейная журналистика, с ее чутким, тактичным, глубоким анализом внутрисемейных отношений, была важным завоеванием прессы прошлых лет. Вопреки официально насаждаемой казенщине в газетном стиле и языке, журналисты этой тематики, прикасаясь к человеческим судьбам, к чужим драмам, добивались тонкости подходов, точности и выразительности письма. Не случайно именно на этом поле выросла замечательная плеяда «золотых перьев», вошедших в историю русской журналистики ХХ века.
Этих дней не смолкнет «Слава»
15. Одни из самых читаемых материалов сегодня — журналистские расследования. У нас есть большой и полезный опыт. Мы знаем времена, когда наши коллеги находили тему, собирали и анализировали колоссальный материал, чтобы публикация стала «бомбой» для властей и вынудила принимать решения трудные, но важные для государства. Такой, например, была ставшая классикой история китобойной флотилии «Слава» и ее непотопляемого капитан-директора Соляника, опекаемого лицами из высшего руководства страны.
Дело не в том, что журналист А.Сахнин замахнулся на фигуру такого масштаба и с такими связями, не только в этом. Услышав от людей, списанных с флотилии, рассказы об ужасных условиях жизни и труда китобоев, нередко задыхавшихся, погибавших на рабочих местах, а капитан перевыполнял планы и ходил в героях, автор начал изучать и разрабатывать тему с чистого листа. По крупицам собирал свидетельства и документы, перепроверял их. Можно представить, сколько мужества потребовалось главному редактору «Комсомольской правды» Ю.Воронову, чтобы взять на себя ответственность и опубликовать взрывоопасный материал. Конечно, главный редактор был снят с поста и на двадцать с лишним лет вычеркнут из «большой журналистики». Но фактура и аргументы публикации были столь убедительны, что власти вынуждены были принять жесткие меры и пожертвовать своим фаворитом. Материал произвел революцию в умах: миллионы людей поверили, что правды можно добиться.
В журналистике появился камертон или критерий того, какая работа подразумевает рубрику «расследование».
Согласитесь, это совсем не то, что получить в органах прокуратуры или госбезопасности собранные ими скандальные факты и в собственной литературной обработке назвать «расследованием». Эти публикации обычно появляются, когда герой уже на скамье подсудимых, если не в вагонзаке едет отбывать наказание.
Но стоит ли журналисту положить жизнь на то, чтобы его материалы так часто притворялись расследованиями, вместе того, чтобы хоть раз расследованием стать? Предпочтительней, еще раз, чтобы журналистская работа была не финалом истории, а ее первоисточником. Как было с флотилией «Слава». Или как у двух наших американских коллег, которые собирали и изучали материал, после чего грянуло потрясшее США «дело Уотергейта».
Дорого и сердито
16. Сегодня газета, претендующая на роль учебника жизни, журналист, полагающий себя нравственным лидером и судьей по всем вопросам, конечно же, по меньшей мере несовременны. Но идея общественного служения, а не просто службы за материальное вознаграждение, думается, еще будет востребована. Журналист, воспринимаемый исключительно как наемный писака, которому абсолютно все равно, что и как он напишет, лишенный профессионального куража и честолюбия, своих чисто корпоративных представлений о чести и порядочности — это приговор не только нашей профессии. Неуважаемая пресса — социально опасна.
Восстановление авторитета прессы становится сегодня и важной государственной задачей, тем «национальным проектом», без которого не удастся выполнить никаких других самых амбициозных предначертаний. Здесь недостаточно продекларировать свои намерения, признаться с высокой трибуны в любви к журналистам и даже наградить какой-нибудь медалью их выдающихся представителей. В интересах самой власти, прежде всего, в корне изменить свое отношение к прессе и тем, кто ее делает; пора бы понять что свобода слова и распространения информации, подлинная, а не декларативная независимость журналистики — это не подарок журналистам, а условие существования страны в ХХI веке. Да, все это не только дорогОго стоит, но и стоит очень дОрого. И дело не только в том, что свободная пресса неудобна, раздражающа, своевольна, капризна и преисполнена массы других недостатков, главное, что ее просто невозможно ввести каким угодно указом — одна она все равно не придет, как бы мы ее ни звали, она требует много чего еще. Независимого суда, например. Подлинного политического плюрализма. Действенного местного самоуправления. Ответственности принимающих решения за то, что они принимают. Прозрачной экономики… А это пустой звук без независимой прессы. Те, кто обещают обществу богатство, процветание, безопасность — без свободной и влиятельной прессы — вводят массы в заблуждение. Общество, лишенное возможности видеть себя в зеркале, стремительно дичает. Тем более, когда вместо зеркала он видит писаный маслом портрет силача и красавца.
Рождение иллюзии
17. Восстановление авторитета прессы вообще и профессии журналиста в частности разумно начинать с главного — с восстановления нашего самоуважения и гордости за принадлежность к лучшему в мире цеху.
Пока же наша журналистика, превращаясь в массовую профессию, быстро теряет свое главное достояние — личностное начало. Прежде внимательному читателю было достаточно видеть два абзаца, чтобы определить автора материала. Сегодня стиль газеты предельно унифицируется, «вольности» позволяются немногим, да и эти немногие мало-помалу исчезают Закономерное появление Интернет-журналистики принципиально нового типа — «живой журнал» — рождает иллюзию, будто это уже не профессия: каждый мало-мальски грамотный способен написать о том, что увидел и о чем подумал. У журналистов «старой школы» еще есть доводы в этом споре: то, что они делают, свидетельствует: чтобы написать профессионально-грамотный репортаж, очерк, взять интервью, надо многому научиться. Но журналистов «старой школы» естественным образом становится все меньше, за собой никакой школы они уже не оставляют, а та профессиональная беспомощность, которую все чаще и чаще демонстрируют на страницах газет их молодые коллеги, вполне подтверждает тезис их оппонентов.
От судьбы не уйдешь
18. Журналистика во все времена российской истории была такой, какой ей разрешалось быть — зависимой и управляемой. От судьбы, как говорится, не уйдешь. Но время от времени ей удавалось набирать особую, не санкционированную свыше силу, приобрести вес и влияние поистине серьезной области общественной деятельности, обратить на себя вдохновляющее внимание читателя. А в силу своей специфики, журналистика, в сущности, не имеет права ютиться на задворках общественного внимания, быть тихой и незаметной, прятаться от глаз людских. Есть строгая закономерность в том, когда и почему наступал ее звездный час.
Журналистика обретала мощь и влияние, становилась истинно значимой общественной силой, когда не вела себя, как послушная дочка строгих родителей, когда отнюдь не довольствовалась лишь кем-то написанной ей ролью. Но, обнажая глубинные проблемы жизни, старалась отвечать на самые острые и самые актуальные вызовы времени, возбуждала общественную мысль, формировала общественное мнение.
Исторический опыт неопровержимо свидетельствует: журналистика только тогда способна стимулировать позитивные изменения в обществе, когда она нужна людям, как предмет первой необходимости, когда говорит с ними на волнующие их темы и на понятном им языке. Словом, когда востребована жизнью. Не только и не столько жизнью богемы, или какого-то привилегированного меньшинства, которое, конечно, было всегда, но той, которой жили и живут миллионы и миллионы, с их бесчисленными проблемами, скромным бытом и невысокими доходами. Она нужна людям, когда люди нужны ей. Когда проявляет обостренное внимание к истинной картине народной жизни, а не к ее лакокрасочному изображению, когда обнажает то, что сильные мира сего нередко склонны скрывать.
Содержание лучших публикаций лучших газет и журналов в периоды взлета журналистики диктовалось основным содержанием той жизни, в которой повседневно существовали миллионы людей. Лучших, наиболее талантливых журналистов привлекали в первую очередь те проблемы жизни, которые больше всего сказывались на материальном и духовном состоянии общества. Главными героями их выступлений, как правило, становились те люди, в чьих судьбах особенно рельефно отражались проблемы времени.
Повторимся: в странах, которые мы называем цивилизованными, нашей отечественной журналистики со всеми особенностями ее формы и содержания быть не могло. Там, где люди решали свои проблемы, обращаясь в государственные органы власти, в суды, в полицию, в профсоюзы или другие инстанции, где их интересы реально оберегают, незачем было писать об их конфликтах в многомиллионных изданиях, если, конечно, конфликты не носили какой-то исключительный сенсационный характер. У нас же внимание газет и журналов разного рода столкновения экономического, социального и криминального характера привлекали внимание газет и журналов в силу их отнюдь не исключительности, но, напротив, типичности. Журналистика и время, журналистика и общество, журналистика и реальная действительность — эти «объекты» у нас в стране всегда были взаимосвязаны.
Журналистика в своих наиболее сильных проявлениях была истинно народной. Она была другом народа, стремилась быть с ним, на его стороне, в сложнейшие периоды нашей истории. Она не предавала его ради своих личных выгод. В этом, собственно, и состоит, быть может, главная традиция, которую требуется хранить, как зеницу ока.
Павел ГУТИОНТОВ
Альберт ПЛУТНИК
Леонид ШИНКАРЕВ
лауреаты премий СЖ СССР и России
NB!
Эти заметки увидели свет в «Российской газете» 22 апреля 2008 года — в день рождения основателя, как принято считать, советской печати Владимира Ленина и автора знаменитых «Апрельских тезисов». Аналогичное название носили и размышления наших маститых перьев. Но это лишь стечение обстоятельств — публикация была приурочена к очередному съезду Союза журналистов России. Вот и сравним теперь, изменилась ли с тех пор наша журналистика, а если и изменилась, то в какую сторону?
