В отличие от непутевого тезки из советского комедийного фильма, наш герой прошел всю войну и вернулся победителем.
Иван Алексеевич Бровкин, нынче почтенный человек и удивительный художник, участвовал в освобождении от фашистских захватчиков Молдавии, Румынии, Болгарии, Югославии, Венгрии, а День Победы встречал в Австрии. Награжден орденами Красной Звезды, Отечественной войны, За освобождение Белграда и другими регалиями.
Родился наш Иван Бровкин в Новосибирской области, в семье колхозника. 20 июня 1941 года приехал 17-летний Ваня к старшему брату в Иркутск, учиться на художника, а спустя день узнал, что началась война.
Речи об учебе уже не могло быть. В июле по рекомендации старшего брата поступил учиться на летчика в 83 учебную эскадрилью ГМФ в Черемхово. Надо было Родину спасать, со слезой говорит Иван Алексеевич. Но даже там доучиться не дали — через год он уже был на фронте.
С этой группы курсантов на передовую юный Бровкин вылетел (в буквальном смысле) пятым. Сделав впервые круг на боевой летной машине и посадив ее на три точки, Иван сразу же был направлен на фронт.
Но спецотряду Бровкина была уготована участь совершать ночные бомбардировки. Учились они на ориентирах — кострах: с электричеством в 40-е было туго. 7 ноября 1942 принял присягу.
Тогда как раз развертывались страшные битвы за Сталинград. 1 мая 1943 года присвоили звание младшего лейтенанта, а в июле 43-го направили на Курско-Орловскую дугу — на самый южный, 3-й Украинский фронт.
— Это был настоящий кошмар, — вспоминает Теркин. — Танковые тараны и столкновения боевых машин всюду. Там нам было делать нечего…
Голос убеленного сединами ветерана срывается, но сдерживается…
— Нас держали в резерве и как только основные силы противника отбросили, настал наш черед. Целая дивизия ночных бомбардировщиков, пересобранных на основе обычного кукурузника.
Ночь начала июля была темная и тихая, вспоминает ветеран. Подошел тогда к Ивану Бровкину командир полка, рослый капитан, и тут же вместо приветствия приказал: «Полетишь со мной».
Сдав технику вождения и посадки, сразу же был поставлен перед фактом: «Завтра в бой!» А бомбить немцев довелось Ивану их же бомбами, захваченными при отступлении неприятеля.
— Немцы сначала смеялись над маленьким самолетом ПО-2, пренебрежительно называя его «Рус-фанер». Но вскоре эти ночные бомбардировщики стали смертельной угрозой для фашистской армии. Иван Алексеевич поясняет, что замечательные ПО-2 днем были уязвимы, и их легко сбивали. Но советские люди перестроились и сделали фанерный самолет только ночным бомбардировщиком. Ночь стала подлинной броней для легендарного удалого бомбардировщика.
В первые дни Курского сражения, где сталкивались в смертельной схватке две армии — советская и фашистская, где был ад кромешный на земле и в воздухе, даже танковые тараны, нашим маленьким самолетам ПО-2 соваться было нельзя. Их держали в ночном резерве.
Зато когда фашистское войско было значительно отброшено от своих укрепленных позиций, настал черед для наших ночных бомбардировщиков. Задача двух полков, 370 и 371-го и 62-й авиадивизии, в которой служил юный Бровкин, была в том, чтобы бомбить ночью окопы, переправы, и не давать немцам закрепиться на новых рубежах…
— Хорошо помню свой первый боевой вылет. Меня, только что прибывшего из летной школы летчиков-ночников, сначала проверили в полку, на что я способен, наконец, одобрили.
На том участке Курско-Орловской дуги пилоты и штурманы получали задания, прокладывали маршруты по картам. В тот раз нужно было утюжить окопы фрицев. После разгрома на Курской дуге немцы успели окопаться и закрепиться в обороне.
Боевые вылеты делались «с подсадкой» — лишь с взлетной площадки в 15 километров от линии фронта. Это делалось с целью экономии горючего и транспортных моторесурсов… Прилетали туда с базы в сумерки, подвозили туда же и машины с бензином и боеприпасами.
— Когда я прилетел со своим штурманом, на площадке «подскока» уже горели три лампы: заход на посадку, место приземления самолета, в двух направлениях взлета. А вокруг ночь…
Иван Алексеевич вспоминает, как командир звена сказал ему, что он вылетает первым, а Ивану предстояло лететь за ним, дождавшись своего штурмана, следя за креплением бомб. Все молодые офицеры сами подвешивали 50-килограммовые бомбы — пару отечественных веретенообразных и пару цилиндрических, воющих в полете, трофейных.
— Сели мы, наконец, по кабинам, техник крикнул «Контакт», крутанул винт самолета, и я стартером завел мотор, вырулив на место взлета. Когда поднялись в воздух, линию фронта прошли на высоте тысяча метров. Подлетели на такой высоте к деревне Крестище. Штурман закричал: «Я вижу цель!» Я ему тем же ответил, убрал обороты до минимальных, тихо спланировал, слышен был только шелест от крыльев самолета. Потом немцы уже знали, что после смолкания гула наших самолетов для них начнутся «сюрпризы». После 900 метров, четко выдержав курс и прицелившись, штурман и Иван дергают за рукоятки выброса бомб.
Скобы раскрываются и бомбы свободно падают на цель. Самолет только вздрагивает, когда боеприпасы отрываются от него. Дав газ и сделав разворот в левую сторону, Иван Бровкин посмотрел вниз, успев заметить ярко-красные и желтые взрывы на окопах. Иван Алексеевич невольно замечает, что это очень красивое зрелище для ночи. С его слов — это очень напоминает ночную грозу, когда мигом все освещается в радиусе видимости. Удачно все вышло на первом боевом вылете потому, что «ночники» бомбили с малых высот.
К тому же у ПО-2 были механические прицелы, а не оптические, как у больших самолетов.
— Довольные успехом, мы возвратились на свою площадку, благополучно перелетев линию фронта. А на площадке-«подскоке» переполох. Подул неожиданно штормовой ветер с боку, нельзя было резко менять место направления взлета-посадки, самолет садится трудно.
Тогда пришлось сделать юным бомбардирам несколько кругов, пока ветер не стих. Командир их эскадрильи стоял у посадочного огня и очень переживал за необстрелянных новичков, которым даже сложно посадить самолет с таким бешеным боковым ветром, какой был тогда. Когда площадка освободилась от других летных машин, у Бровкина возникла дерзкая мысль посадить самолет у ног своего командира эскадрильи. Зашел Иван на посадку с левым креном и ощутил свой самолет как доброе существо, понял, что не дотянет, добавил газу и… с возросшей тягой совершил посадку у самых ног командира эскадрильи. Когда самолет еще не пробежал и двадцати метров, Иван его мигом повернул против ветра.
— Как ребенок я был рад, что сумел выполнить свой замысел до конца. После того из-за плохой погоды вылеты на время отменили, к тому же июльская ночь была короткая и мы улетели к себе в полк, — со слезой в голосе вспоминает Иван Алексеевич.
В обед Ивана разбудили и сообщили, что он очень хорошо справился с первым заданием.
Командир эскадрильи после всего пережитого, наконец, выразил официальное поощрение.
Когда ему доложили коллеги, что Иван Бровкин, в самом деле, отлично ориентируется, он заметил: «Так ведь он художник! А у них зрительная память хорошая». И ведь заметили же, что как только Ваня прибыл в полк, он все свободное время рисовал — самолеты и летчиков. А если рисунок получался хорошо — ребята забирали и отсылали родным и близким домой. С фотографией тогда на фронте было туго. Военное руководство оценило его талант и однажды поручило нарисовать портрет Сталина для торжественного мероприятия.
Каждый год 9 Мая Иван Алексеевич Бровкин проводит не в кругу семьи, а со школьниками, интересующимися темой Великой Отечественной, и своими верными сослуживцами. Проводит выставки и концерты самодеятельности. Ведь сам он баянист и первоклассный живописец-реалист. В отличие от других людей пожилого возраста Бровкин никогда и ни на что не жалуется, а все делает сам.
— Доносить правду о войне — моя миссия. И я этим заниматься не устану никогда. Сейчас появляется очень много искаженной информации о тех роковых для нашей страны годах. Много появилось поверхностных и недобросовестных летописцев об этом адском времени. Что только не творят сейчас с российским флагом, как глумятся, попирая святыню! А вы разве не слышали об этом скандале? (Иван Алексеевич имел в виду «старую» инициативу «единороссов» убрать со Знамени Победы изображения серпа и молота. — Авт.).
Он никак не может оставаться равнодушным к дебрям людских суждений и заблуждений. Ложь его коробит, и он вновь готов сесть в истребитель и уничтожить врагов и лжецов в Отечестве. Действительно, настоящую правду можно услышать лишь от живых ветеранов, стоит к ним только повнимательнее и пристальнее прислушаться и присмотреться.
Однажды 7 ноября прилетел майор для награждения отличившихся летчиков. Ивану срочно принесли два листа дефицитного на фронте ватмана и приказали рисовать самого товарища Сталина. Испытание по тем суровым временам не для слабонервных. Ведь известно, что даже за вытертые газетой с портретом генералиссимуса руки тут же расстреливали. А тут нарисовать самого Сталина надо было!
— Хоть рука у меня была набита, она задрожала, когда я взял крохотную паспортную фотографию Иосифа Виссарионовича. За два часа, покрывшись потом и не отвлекаясь на посторонние замечания солдат, я воплотил Сталина на бумаге. Майор был потрясен. «Как напечатал!» — вскричал командир и тут же унес портрет в штабную комнату, подальше от глаз.
Портрет вырезали и повесили в иконостас — другой рамки под рукой не нашлось. Рядом висело знамя полка. Более высокой оценки своей работы Иван не видел.
Когда Бровкину позже довелось бомбить Никополь, где засели немцы, стоял страшный холод. День 14 декабря до сих пор всплывает перед его глазами.
— Только я успел позавтракать, согреваясь горячей кашей после ледяной ночи в брезентовых палатках, как меня вызвали в штаб полка. Там оказался все тот же майор, заставивший Сталина рисовать. Были фотограф, каллиграфистка и редактор фронтовой армейской газеты. С той минуты я стал вместе с ними жить, пить и спать. Так меня вдруг прикрепили к самому штабу армии. Но вскоре начали набирать добровольцев на штурмовики. Мои друзья все пошли. А у меня какое назначение было при штабе? Только рисовать!
Друг Ивана пошел в штаб замолвить за него словечко, а сам Бровкин отправился сразу в отдел кадров. В это время полковники сидели и ужинали. Он заявил, что хочет в небо. Самый главный ответил ему: «И ты туда же! Ну и что толку, что мы набрали молодых лейтенантиков? Один вчера погиб, а второй, армянин, посадил на брюхо в лесу дорогостоящую машину». Иван Бровкин ответил, что, куда бы его ни посылали, он никогда не блудил в небе. В итоге красноречие и энтузиазм Ивана позволили ему целых два года сбрасывать по ночам бомбы над разными территориями, оккупированными немцами. После войны Иван Бровкин еще два года отслужил в румынском местечке Краево, патрулируя небо социалистического лагеря от возможных капиталистических лазутчиков.
Приехав 1 августа 1947 года в Иркутск, Иван Бровкин в тот же день блестяще сдал вступительные экзамены в художественное училище. После учебы решил поступать в художественный институт Харькова.
— Прихожу к директору училища за направлением, — вспоминает Иван Алексеевич, — а она мне: «Что вы умеете делать?» Говорю, что был редактором фронтовой газеты, умею хорошо играть на аккордеоне и баяне. «Вот, — говорит она, — вы нам и подходите… для работы в Листвянке! Поезжайте к Байкалу, будете физруком в палаточном лагере для студентов. Свежий воздух, море — загорай и отдыхай». Вот так я и остался в Иркутске навсегда.
Его будущая супруга преподавала в училище, где теперь работал он. Бравый фронтовик тут же пошел знакомиться с коллегой.
— Подошел и говорю: «Здравствуй, красавица!» Она мне в ответ: «Здравствуй, коль не шутишь!» А я ей говорю, что, мол, никогда не шучу, особенно когда берусь за дело. Смотрим друг на друга, улыбаемся. Быстро мы с ней сошлись…
Прожили Бровкины не разлей вода 52 года. Отметили золотую свадьбу, и только в 2005-м верной подруги Ивана Алексеевича не стало. Остались с дедушкой Иваном четыре внучки. С одной из них он весь Байкал исходил, написав множество панорамных полотен.
Михаил ЮРОВСКИЙ
собкор «НВ»
ИРКУТСК
