Он получил их от женщины, в которую был и остается влюблен не только как в учительницу.
Эту историю рассказал мне известный иркутский адвокат. А когда я спросил, могу ли я напечатать эту исповедь в газете, лишь пожал плечами: «Воля ваша. Лично мне стыдиться нечего — что было, то было…».
Вместо предисловия
Кстати, Анатолий Мангуш (фамилию своего героя я все-таки изменил) откровенно смущается, когда незнакомые люди находят в его внешности сходство с Игорем Квашой. При этом признается, что кое-какие совпадения с актером (и не только внешние) у него, действительно, имеются. «Но это же не значит, что меня можно сравнивать с этим великим человеком по поводу и без!» — сердится Анатолий Васильевич.
Хотя сейчас не об этом. Я спешу воспроизвести диктофонную запись его монолога. Вот что рассказал Анатолий Мангуш.
«Мой первый букварь»
Война застала нашу семью на станции Пятихатки Днепропетровской области. Когда мы провожали папу на фронт, мать причитала, что остается одна с двумя детьми на руках, и корила за это отца. Я запомнил только одну фразу отца: «Я иду защищать Родину». После этого я его больше не видел.
В один из осенних дней по улицам Пятихатки загрохотали наши танки с надписями «За Родину!», «За Сталина!», «На Берлин!» и, сделав короткую остановку на станции, двинулись на запад. По этим надписям мать впервые начала меня учить чтению. Это был первый букварь в моей жизни.
Вскоре с фронта пришла похоронка на отца, и мама решила переехать к его родственникам в село Вербка Каменец-Подольской области. С тех пор, можно сказать, наступил новый период в нашей жизни.
Не хлебом единым
Жилищем для нашей семьи служила часть глинобитного дома, а постелью для матери и младшего брата — лежанка, которую я соорудил из веток и травы. Мне же самому досталось место на печке, которая никогда не грела, так как никогда не топилась.
Как-то мать сказала, что мне исполнилось десять лет, и что пора идти в школу. Однако одеться было не во что — я ведь и летом, и зимой носил давно сгнившее тряпье, не снимая его ни днем, ни ночью.
Мама, впрочем, нашла выход: из подаренного соседями полотна она сшила мне брюки и рубаху. Вместо чернил налила в бутылочку сок из бузины и с таким снаряжением отправила меня в первый класс.
В таком прикиде, однако, я не приглянулся учительнице. Еще больше разозлило ее мое сообщение о том, что у меня нет ни бумаги, ни карандаша. «Не бумага, а «папир», и не карандаш, а «оливець»! — закричала она, но я, родившийся в русскоязычном районе, не мог понять, в чем я провинился и от тупой обиды проплакал все уроки.
А тут и зима с морозами подступила, ходить в школу оказалось не в чем, и от занятий пришлось отказаться. Обязанности учительницы вновь перешли к маме.
Она стала учить меня читать по старым газетам и писать печатными буквами. Со временем перешли на Библию и сборники молитв на славянском языке, и я подвизался подрабатывать тем, что читал их во время богослужений и церковных обрядов.
Я русский бы выучил…
В том западно-украинском селе на русском языке разговаривал только один человек — брат моего отца. Как фронтовика его назначили председателем сельского совета, поэтому на день Победы он обычно взбирался на трибуну и громко затягивал «Марш артиллеристов», после чего опускал седую голову на стол и плакал. А у меня в висках еще долго бились слова этого марша: «Артиллеристы, Сталин дал приказ…». И мне еще больше хотелось читать по-русски.
Однажды я случайно услышал, что в бывшем доме помещицы сохранилась библиотека с множеством уцелевших книг, которые я начал буквально проглатывать, хоть и читал их, как правило, по ночам, при свете «каганца» — фитилька, опускаемого в емкость с соляркой. И это было великим счастьем!
От воскресенья до воскресенья
В 1951 году по совету появившегося в наших краях вербовщика мы переехали на станцию Тыреть Иркутской области, где я поступил в местную школу, но по разным причинам снова до конца не доучился. Зато поступил в ФЗУ на помощника паровозного машиниста и заодно — в школу рабочей молодежи, в которой впервые в жизни оказался на уроке русской литературы. Облик учительницы, русская речь, да и сама обстановка перебросили меня совершенно в другой, сказочный мир.
Не помню уже, что я написал в том сочинении на свободную тему, но дня через два после его написания ко мне подошла Галина Владимировна: «Вы когда-нибудь переступали порог школы?». Мне стало так неловко перед учительницей русского языка, что я выбежал из класса и бросился, куда глаза глядят. А когда остановился и оглянулся, увидел… Галину Владимировну. Оказывается, все это время она шла следом.
Взяв за руку, Галина Владимировна привела меня к себе домой (жила неподалеку), напоила чаем, успокоила. Только сейчас я рассмотрел черты ее лица, найдя его необычайно красивым. Мы просидели с ней около часа, не проронив больше ни слова. Лишь провожая до двери, Галина Владимировна взяла с меня слово, что каждое воскресенье я буду приходить к ней на уроки русского.
С того дня вся моя жизнь разделилась на сроки от воскресенья до воскресенья. Так прошло два года
Совет, да не любовь
Как-то раз во время очередного урока я набрался смелости и признался Галине Владимировне в любви, предложил выйти за меня замуж. При этом в качестве основного аргумента сослался на большую зарплату (я тогда уже работал на паровозе). Такие доводы, по всей видимости, показались ей не очень убедительными, и учительница посоветовала мне… учиться.
Потом была армия, служба в подразделении «Москва-400», ставшим позднее всемирно известным Байконуром, и письма от Галина Владимировны — как единственная связь с внешним миром. Она писала их на тетрадных листочках, запечатывая в конверт вместе с цветками багульника.
Я поставил перед собой цель изучить всю программу средней школы и поступить в институт. Как я учил, это уже отдельная история (повторить что-либо подобное в настоящее время я бы не смог). При каждой неудаче я всегда видел перед собой Галину Владимировну, ее лицо, слышал ее голос. Единственное, что могло приблизить меня к этой женщине, это учеба. И я к ней шел, бежал или полз, как мог.
Единственным населенным пунктом в пределах досягаемости была станция Верхний Баскунчак, куда с разрешения командира подразделения я добрался ночью, а утром следующего дня оказался за партой школы №2 и на общих основаниях сдал все экзамены экстерном. Осмелев от успехов, в том же году я поступил в Саратовский юридический институт.
Вскоре я получил письмо от Галины, в котором она сообщала, что защитила кандидатскую, собирает материал на докторскую, переехала в г. Иркутск и ждет меня для обсуждения моего предложения.
Не раздумывая, я помчался в Иркутск. Но при первой же встрече мать Галины Владимировны покивала головой и сказала, что ее дочь старше меня на тридцать лет. Так мы расстались ни с чем. Телефон Галины больше не отвечал, и сама она не выходила на связь.
Прошли годы. Я заочно окончил Хабаровскую школу милиции и юридический факультет Иркутского госуниверситета, много лет отдал оперативно-следственной работе, и вот спустя 60 лет, когда я уже стал адвокатом, позвонила Галина Владимировна, предложила встретиться.
Оказалось, что замуж она так и не выходила. Ни детей, ни родственников у нее нет. В разговоре похвасталась, что ей удалось устроиться уборщицей в пожарную часть, так как на ее пенсию кандидата наук прожить невозможно.
Прощаясь, мы впервые в жизни обнялись и поцеловались. Нам обоим стало понятно, что этот поцелуй стал первым и последним. После этого она мне не звонила. Я ей тоже, так как боялся узнать худшее. Но чем дольше не звоню, тем чаще вижу лицо Галины Владимировны и слышу ее голос. Урок русского языка, который она мне преподала, остается частью моей жизни.
Вместо эпилога
У самого Анатолия Васильевича жизнь сложилась не ахти как. Семья вроде есть, но живет отдельно и от жены, и от детей. Причем, не в квартире, а в офисе, где и принимает своих подзащитных. Я не стал лезть ему в душу и выпытывать тайны семейной жизни и, тем более, той — «потусторонней» — любви. Может, ученик и учительница еще встретятся?
Михаил ЮРОВСКИЙ
ИРКУТСК
