Четыреста лет назад с избранием на царский престол Михаила Романова якобы закончилось на Руси Смутное время. Обозреватель «НВ» Валерий ВОЛОДЧЕНКО попытался разобраться, так ли это на самом деле?
(Окончание. Начало в № 10 от 19 марта 2013 г.)
Жизнь за царя, генсека, президента?
В начале 17-го века на Руси началась настоящая властная чехарда. Нам сегодня известны два Лжедмитрия-самозванца, на самом же деле в разных углах государства едва ли не каждый день объявлялись все новые «спасенные царевичи», претендовавшие на русский трон. Вот имена только некоторых из них: Савелий, Еремка, Мартынка, Гаврилка, Сидорка и т.д., и т.п. Кроме того, на юге вспыхнуло восстание Ивана Болотникова (1606–1608 г.г.), добавившее в «муть русской смуты» значительное количество «мути воровской». Страна трагически раскололась. Объявились два царя, две Боярские думы, два патриарха. С «властной вертикалью», естественно, возникли проблемы: образовались территории, признавшие «царя» Лжедмитрия II, и территории, сохранившие верность присяге.
Боярской думе, оказавшейся в роли «законного правительства» (так называемая Семибоярщина. — В.В.), предстояло выбирать между соискателями престола: польским королевичем Владиславом и «Тушинским вором» — некоронованным государем России Лжедмитрием II, которого «царица» Марина Мнишек всенародно признала своим «чудесным образом спасенным» мужем.
Москва выбрала Владислава. 18 августа 1610 года в Успенском соборе Кремля русские воеводы целовали крест очередному «законному царю».
И тут мы сталкиваемся с историческим казусом. Обозначенный во всех школьных учебниках факт польской интервенции, т.е. насильственного вторжения, подтвердить строго юридически сегодня весьма затруднительно. Документальные источники свидетельствуют: признав царём России польского королевича Владислава, действующее на тот момент боярское правительство в ночь на 21 сентября 1610 года добровольно (!) впустило в Москву польские войска.
Конечно, сегодня можно вполне уверенно утверждать, что действия бояр были сомнительными и даже предательскими. Что высокомерные паны повели себя в чужом городе, осуществляя грабежи и насилия, разнузданно и заслуживали возмездия. Что многие русские города действительно «сели в осаду» и отказались присягать Владиславу. Но по прошествии веков давайте все же честно признаемся: исключительно на нас, а не на иноземных пришельцах лежит тяжкий грех русской Смуты. Ведь до сегодняшнего дня сохранилась такая не лучшая наша привычка — обвинять в собственных бедах кого угодно, только не себя, любимых. И своими собственными руками — подчеркиваю и настаиваю на этом! — щедро проливать русскую кровь…
Анализируя «смутный период», нельзя оставить в стороне знаменитую историю о костромском крестьянине Иване Сусанине, «спасителе династии», отдавшем в патриотическом порыве «жизнь за царя». Удивляет, во-первых, тот факт, что о «народном герое» вспомнили только через двести лет «после подвига». Известный российский историк Н. И. Костомаров, живший в ХIХ веке, откровенно недоумевает: «Летописцы не внесли его подвига в свои рассказы, и самые цари, Михаил Федорович и Алексей Михайлович, не помнили о Сусанине и не придавали никакого особого значения его страданию. Я имел под рукою много летописных списков, писанных в половине XVII столетия, и ни в одном нет и помина о Сусанине».
Имя Сусанина стало известно «широкой общественности», когда фабула душещипательной истории была изложена в первой книжке «Друга просвещения» за 1805 год под рубрикой «Русский анекдот». Даже разъяснение современному читателю о значительном смысловом видоизменении понятия «анекдот» положения дел не меняет: трагическая история действительно анекдотична. Цитирую публикацию двухсотлетней давности: «Когда известными патриотами нашими: Пожарским и другими пораженные Поляки изгнаны были из Москвы; то рассеяся по окрестностям и достигнув даже до Костромских пределов, искали юного Царя Михаила Федоровича, которой не знал (выделено мной. — В.В.) еще об избрании своем. Повстречав по случаю крестьянина Ивана Сусанина, спрашивали у него: «где Царь находится?», и оный Сусанин, проникнув в их злоковарное намерение, решился пожертвовать собою для спасения отечества».
Вот так! Михаил еще не знает о своем царском звании, а Сусанин уже с готовностью отдает за него жизнь, провидчески определив каким-то удивительным образом польскую «злоковарность»…
Именно эта «детективная история» легла в основу известной оперы Михаила Глинки. Создание оперы, между прочим, проходило не очень гладко: поэт Жуковский, который и увлек, собственно, Глинку идеей написать оперу о подвиге Сусанина и сам собиравшийся работать над либретто, внезапно и необъяснимо остыл к теме крестьянского подвига и отказался от сотрудничества. За дело взялся барон Розен — поэт-любитель из числа придворных Николая I. В советские времена утверждали, что первоначальное название оперы — «Жизнь за царя» — придумал сам император. И пришлось впоследствии советскому поэту С. Городецкому «очищать» текст оперы от «насильно привнесенного монархического духа». Тогда же и название привели в социалистическую норму — в соответствии с классовыми требованиями опера стала называться «Иван Сусанин».
Справедливости ради, нужно заметить, что многие российские историки и полтора века назад сильно сомневались в реальности «подвига» костромского крестьянина и приводили убедительные аргументы: не было «политического события» в болотистых лесах, а на поляков возвели напраслину и к злодейству они непричастны. Тот же Н.И. Костомаров, ссылаясь на коллегу, свидетельствует: «Еще Соловьев (1820–1879 г.г., русский историк. — В.В.), с свойственным ему беспристрастием, справедливо заметил, что в то время в краю костромском не было ни поляков, ни литовцев и что Сусанина поймали, вероятно, свои воровские люди, козацкие шайки, бродившие везде по Руси. Страдание Сусанина есть происшествие, само по себе очень обыкновенное в то время. Тогда козаки бродили по деревням и жгли и мучили крестьян («козаки, посланные в разные места на службу, берут указные кормы да сверх кормов воруют, проезжих всяких людей по дорогам и крестьян по селам и деревням бьют, грабят, пытают, огнем жгут, ломают, до смерти побивают») Могло быть, разбойники, напавшие на Сусанина, были такого же рода воришки, и событие, столь громко прославленное впоследствии, было одним из многих в тот год».
Почему же так умиляет «подвиг Ивана Сусанина» всех российских правителей? Почему «смерть за царя» объявлена синонимом патриотизма? Да потому, что именно из «сусанинского армяка» извлекся в нужный момент чудовищный, по сути гулаговский, лозунг — «За Родину, за Сталина!» И сегодня духом сусанинских онучей попахивают и прикормленные «карманные партии», и неожиданно возникший Общероссийский (?) народный (?) фронт, намеревающийся, по примеру Уралвагонзавода, «пасть порвать» любому несогласному «За Владимира Владимировича!». Как и во времена давней Смуты разделена сегодня страна на «наших» и «поляков». И все это только для того, чтобы оставаться — желательно пожизненно — «на троне». А самого Ивана власть всегда считала (и считает) быдлом. Как, впрочем, и всех остальных своих «подданных» — мясо электоратное…
Валерий ВОЛОДЧЕНКО
P. S. «Умом Россию не понять…» Конечно, кто ж поймет народ, который словно задался целью уничтожить себя «до основанья» — в угоду бессмысленным целям и ложным самозванным вождям? Присмотритесь, с каким остервенением и даже энтузиазмом, подхалимски кланяясь царям, генсекам, президентам, мы жрем друг друга. И ведь не давимся! Прислушайтесь, какой отвратительный и ужасный хруст стоит в процессе этого бесконечного самопоедания…
