Когда какой-то иностранец, коверкая слова, читает Пушкина, мы не можем сдержать своего восторга и готовы задушить такого инородца в объятиях.
А я готов был в буквальном смысле расцеловать эту очаровательную казашку, читавшую в Домжуре свои стихи, написанные на русском языке, причем не только без всякого акцента, но так, будто говорить на русском она начала уже в утробе матери.
Зря, похоже, мы переживаем по поводу перехода Казахстана на латиницу…
Русский язык, даже если он смешан с нерусской кровью, не убьешь никакими реформами. Я и сам, признаться, с удовольствием представляюсь: «Родился на Украине, национальность — грек, родной язык — русский». Но речь не обо мне.
Зовут мою новую знакомую Раушан Буркитбаева-Нукенова, и ее, прежде всего как поэтессу, знают не только в Казахстане, но и во многих странах ближнего и дальнего зарубежья. В ходе творческой встречи в Домжуре она представила свою седьмую книгу стихов «Саманный домик бытия», написанную на русском языке и вышедшую в Москве, в издательстве «Художественная литература» (еще одна вышла в Худлите же раньше). Гендиректор этого известного издательства, Георгий Пряхин, справедливо назвал Раушан «дочерью сразу двух поэтических стихий, двух одинаково родных ей языков — казахского и русского».
Кого еще из казахов можно «подвести» под эту характеристику? Несомненно, Олжаса Сулейменова с его «Аз тэ обичам»:
Пьянее черного вина,
чужого взгляда,
мне для гармонии — она,
а ей — не надо.
Мне до свободы
нужен шаг,
а ею пройден,
она предельна в падежах,
я — только в роде.
А это Раушан:
Средь струн и клавишей берез
Гуляет ветер. Он принес
Мне нот охрипших
партитуру,
Туман обид, дорог и слез.
«Преобрази в литературу!».
Пожалуй, на пальцах можно пересчитать национальных поэтов, преображающих в литературу дыхание ветра или шум дождя на русском языке, за что им честь и хвала.
Сама Раушан не видит особой проблемы в новациях, предложенных Назарбаевым в сфере обращения в стране латиницы, хотя назвать этот алфавит совсем уж чужеродным язык не поворачивается, ибо с 1920-го по 1940-й годы он уже использовался в республике. «Моя внучка одинаково хорошо говорит сразу на трех — казахском, русском и английском, и это прекрасно», — размышляет поэтесса, давая понять, что все в конечном итоге зависит от воспитания в семье.
Но вернемся к творчеству поэтессы. Пишет Раушан, как сама признается, почти обо всем, хотя ее в большей степени волнует философия и психология человеческой души. Разумеется, будучи по определению зеркалом нации, поэтесса не может обойти стороной и, более того, промолчать ни социально-экономические, ни политические события. Она озабочена теми же проблемами, с которыми жители Земли, в том числе, казахи столкнулись в ХХ и XXI веках, пытается внести свой вклад в их решение, делая это в доступной ей одной уникальной поэтической форме.
Поэзия Буркитбаевой-Нукеновой, как справедливо отмечают критики, эмоциональна и местами настолько пронзительно правдива, что стала даже поводом для академика российской словесности Пряхина предостеречь казахстанскую писательницу в предисловии к ее книге «Саманный домик бытия» от чрезмерной «злободневности». На то, считает Георгий Владимирович, есть и другие жанры, и другие голоса — как громкие, так и тихие, причем не менее притягательные. «Куда реже, правда, встречаются проникновенные», — пишет Пряхин, особо — разрядкой — выделяя эту метафору. И тут же признается: «Раушан Нукенова именно из них, она поэт — проникновения».
И этим, пожалуй, сказано все.
Леонид АРИХ
NB!
P.S. А если и осталось что-либо добавить, то, безусловно, слова благодарности в адрес самого Пряхина, чей Худлит — говорю это без всякого подхалимства к давнему коллеге по «Комсомолке» — год от года пополняет копилку изданных книг писателей из республик бывшего Союза, чем, несомненно, только прибавляет себе очки. Да и аргумент, которым он объясняет этот крен, согласитесь, железный: «У нас общие и корни, и крона».
