Демидовские лауреаты о времени и о себе
Все трое очень разные люди. Даже интересы в науке настолько далеки, что кажется невозможным их единение. Тем не менее, они одинаково подвержены одной страсти, присущей только ученым, — постоянному поиску неизвестного в том мире, который называется «Природа». Благодаря своей преданности единожды выбранной профессии, они достигли в ней вершин, а потому оказались рядом в зале Президиума РАН, где и были объявлены новыми лауреатами Демидовской премии — той самой, что считается в нашей научной среде равной Нобелевской. И в этом нет преувеличения, поскольку выбор кандидатов наистрожайший и объективный. Иногда мне кажется, что столь строго даже к присуждению «Нобелевки» в Стокгольме не относятся — там все-таки влияет и политика, а тут властвует лишь наука. Беспристрастная и строгая. Так выбирать могут только наши ученые, не зараженные сиюминутными политическими страстями.
Три академика стали Демидовскими лауреатами. Я имею счастье знать их. Двух очень давно, а с академиком Карповым познакомился недавно, но столь быстро сошлись во взглядах и оценках действительности, что, показалось, издавна знаем друг друга…
Итак, академики Коротеев, Маров и Карпов. Геолог, механик и кардиолог. Очень разные и очень похожие. В чем именно? Попробуем разобраться.
Академик Виктор КОРОТЕЕВ:
Из представления на Демидовскую премию: «Академик РАН В.А. Коротеев — ведущий специалист в области палеовулканологии и металлогении вулканогенных образований, глава школы палеовулканологии на Урале, крупный специалист в области геодинамики и металлогении складчатых систем, теории тектонических и металлогенических процессов… Он является автором и соавтором более 400 научных работ, в том числе 13 монографий. Им подготовлено более 20 кандидатов и 12 докторов геолого-минералогических наук. Виктор Алексеевич принимал непосредственное участие в организации новых институтов Уральского отделения РАН: Институт минералогии в Миассе, горный институт в Перми, Институт экологических проблем Севера в Архангельске и Институт Степи в Оренбурге».
— Этот год для меня особенный, так как исполнилось 55 лет моего служения геологической науке на Урале. Это было бы невозможно, если бы на Урале не сложилась мощная научная школа, к которой я имею честь принадлежать. Я закончил Томский государственный университет имени В. Куйбышева в 1959 году, был направлен в филиал Научного центра на Урале и начал свою работу в должности старшего лаборанта с высшим образованием. Прошел все ступени на научной лестнице. В 1970 году меня направили на воссоздание знаменитого Ильменского заповедника, который влачил в то время жалкое существование и мог вообще исчезнуть. Удалось не только сохранить его, но и создать там Институт минералогии. Ильменский государственный заповедник имени В.И. Ленина стал не только жемчужиной Урала и России, но и всего мира.
Понятно, что основная задача геолога — исследование полезных ископаемых. В середине 70-х у нас менялась парадигма всех фундаментальных геологических работ. Наши изыскания по современному и древнему вулканизму позволили перейти на новый уровень — на так называемые «плито-географические построения». Работы эти начались именно в Ильменском заповеднике. Мы сотрудничали со специалистами Москвы и Новосибирска, представителями других научных центров. Мы создали первую в мире геотектоническую карту. Американцы смогли создать аналогичную карту только двадцать лет спустя. Научная школа существует в Институте геологии и геохимии с 1932 года. Первым директором у нас был академик Ферсман. Он же был председателем Уральского филиала Академии наук. Я считаю, что именно академик Ферсман заложил основы прогнозирования поиска полезных ископаемых на Урале. Хочу отметить роль Ракетного центра имени Макеева, без помощи которого воссоздание Ильменского заповедника не состоялось бы. Ракетчики и сам академик Макеев очень сильно помогали нам и с материалами, и с техникой, а при острой необходимости и рабочей силой.
Протяженность Урала более двух тысяч километров от Сыктывкара до Оренбурга. И там и там удалось создать крупные научные институты. В Перми, Ижевске, Челябинске и других местах появились научные центры. И, конечно же, особое внимание уделялось геологии. Проводились уникальные мультидисциплинарные, инновационные работы. Причем выход в практику был очень хороший. К примеру, геологи вместе с электрофизиками создали уникальные приборы, которые помогали отличать технические алмазы от тех, что имеют высокую ювелирную ценность. Золотая промышленность также получила прибор, позволяющий извлекать золото из породы, которая, казалось бы, не позволяла это делать. Подобные исследования касались и цинка, и свинца, и других нужных промышленности материалов.
Наука Урала всегда была призвана к воссозданию минерально-сырьевой базы. Особое внимание мы уделяем Заполярному Уралу. Убежден, что в нынешнем веке он сыграет свою роль, столь же значительную, как в далеком и недалеком прошлом уже сыграл промышленный Урал — опорный край нашей державы.
Академик Ростислав КАРПОВ:
Из представления на Демидовскую премию: «Академик РАН Ростислав Сергеевич Карпов — крупный отечественный ученый-кардиолог. Ему принадлежит выдающийся вклад в развитии актуальных направлений современной медицинской науки по проблемам патогенеза, диагностики, лечения и профилактики атеросклероза, артериальной гипертонии, хронической ишемической болезни сердца, ревматизма и кардиомиопатий. Он возглавляет научную школу терапевтов, в рамках которой под его руководством подготовлено 79 кандидатских и 40 докторских диссертаций. О масштабе его научной и педагогической и инновационной деятельности свидетельствуют 850 его научных публикаций, 35 монографий и 40 патентов на изобретения. Научные исследования академик Р.С. Карпова неразрывно связаны с его активной клинической деятельностью в Томском филиале Всесоюзного кардиологического центра, головного учреждения Сибири и Дальнего Востока в области кардиологии, которым он руководит в течение 30 лет».
— Иногда спрашивают, каков рецепт, чтобы не попасть к кардиологу. Отвечаю: рецепт прост — надо прийти к нему как можно раньше! Медицина должна быть превентивной, предупредительной, а потому к специалисту нужно попасть раньше, чтобы он научил, как избежать заболевания, чтобы оно пришло попозже, коль уж совсем избежать его невозможно.
Этот год у меня поистине юбилейный. Так уж случилось, что исполняется 125 лет кафедре факультетской терапевтической клиники. Это первая кафедра на Востоке страны в Томском Императорском университете, который был основан в 1888 году. А также 35 лет Институту кардиологии, который создавался при моем участии. Так уж случилось, что я руковожу и кафедрой и институтом. Получается так, что история как бы соединила две уникальных школы. С одной стороны это школа Боткина, академика Яблокова, замечательного врача, гуманиста — моего учителя, а с другой стороны — школа современных технологий, которая создавалась академиком Чазовым. Сначала мы были филиалом Всесоюзного кардиологического центра, а потом уже стали самостоятельным Институтом. Развивая современные технологии, мы стараемся сохранить гуманистические классические традиции русской медицинской школы. А сейчас это особенно важно, когда сумасшедшими темпами развиваются современные технологии и невольно прибор отодвигает врача от пациента.
Институт наш начал формироваться в те годы, когда только начала создаваться кардиологическая служба Советского Союза. На Урале, в Сибири и на Дальнем Востоке не было современных технологий, и поэтому нам было поручено как Сибирскому филиалу Всесоюзного Кардиологического центра обеспечить научное руководство новой службы. Речь шла о практической направленности. Как это делать? Все новое требует нестандартного подхода, надо было объединить интеллектуальный потенциал кардиологов, которые работали в разных городах Сибири. Это была очень трудная программа, так как медицинская статистика в стране крайне плохая. На огромной территории Сибири и Дальнего Востока, где плотность населения один человек на квадратный километр, не было ни одного кардиологического диспансера. Пришлось решать простые вопросы — не академические — организационные. С учетом особенностей региона мы разработали модель кардиологического диспансера, придумали модели подвижных форм. В советское время можно было делать то, что сейчас невозможно. Был выделен теплоход, он был переоборудован в кардиологический комплекс. Каждый сезон ученые проводили исследования, изучали рассредоточенное коренное и пришлое население разных районов Сибири. Мне кажется, что это был очень важный раздел нашей работы. Нас не мог не интересовать Тюменский Север — нефтегазовый район страны. Открыли отдел кардиологии в Тюмени. Сейчас это крупный кардиологический центр. В то время крупная проблема — это инфаркт миокарда. Когда я пришел в клинику в 1960 году, сорок процентов больных с острым инфарктом миокарда погибали. При создании Института эта цифра снизилась до 18 процентов, а потом с внедрением ряда новых методов уже до 9 процентов. В нашем крае и в стране в целом не было возможности помогать пациентам с жизненно опасной аритмией. Не было специального оборудования, и тогда было создано предприятие, которое начала его выпускать. Вместе с томскими инженерами был создан ряд приборов, и их начали выпускать серийно. Подобных примеров можно привести много. Могу сказать, что во всех крупных городах Сибири и Дальнего Востока с помощью специалистов Томска запущены современные кардиологические центры, и это, бесспорно, одно из больших достижений отечественной медицины.
«Белым пятном» в кардиологии, да и в медицине в целом, было детское здравоохранение. Высокие технологии — так получилось! — не коснулись детей, и у нас был создан первый отдел детской кардиологии. Начали развиваться исследования и по воспалительным заболеваниям, и артериальная гипертония, и детская кардиохирургия. Удалось создать уникальный кардиологический детский центр. Он уникален тем, что в нем объединили усилия разные специалисты. Они работают вместе по созданию новых технологий.
Могу определенно сказать, что Сибирь сегодня самодостаточна в том, что касается кардиологии. Чтобы вылечиться, ни взрослому, ни ребенку не нужно выезжать за пределы Сибири.
Академик Михаил МАРОВ:
Из представления на Демидовскую премию: «Академик М.Я. Маров является крупным российским ученым, работы которого получили мировое признание. Его исследованиями заложено новое научное направление — механика космических и природных сред, на основе которого проведено изучение сложных процессов в космическом пространстве, на планетах и малых телах Солнечной системы. Он тесно сотрудничал с С.П. Королевым, М.В. Келдышем и замечательной плеядой Главных конструкторов в осуществлении проектов, обеспечивших наши выдающиеся достижения в изучении и освоении космического пространства. Он принимал непосредственное участие в подготовке и осуществлении многолетней комплексной программы отечественных исследований Луны, Венеры и Марса на лунно-планетных космических аппаратах «Луна», «Венера», «Марс», «Вега», «Фобос».
— 22 секунды работала на поверхности Марса наша автоматическая станция, но, к сожалению, мы это не зафиксировали, а американцы это сделали, но нам не сообщили. И только спустя 25 лет они признались в этом… Вот так мы лишили нас первенства в исследовании Марса. Таким образом, Георгий Николаевич Бабакин — прекрасный человек и конструктор — осуществил посадку аппаратов на Луну, Венеру и Марс. Так уж сложилось, но всю свою сознательную жизнь я оказался причастным к великим свершениям в космосе. Наука вообще, а космические исследования в частности, — это коллективные действия, поэтому кроме слов благодарности своим великолепным учителям я ничего сказать не могу. Мой великий учитель Мстислав Всеволодович Келдыш. Мне посчастливилось принять уроки таких замечательных механиков, как академики Седов, Петров, Авдуевский и многих других. Каждый из них живет во мне, и они во многом определили мою судьбу. Я вошел в науку еще совсем мальчишкой. Я не случайно сказал, что наука — это коллективное творчество, объединение усилий. Я начал заниматься космосом вскоре после запуска первого искусственного спутника Земли. В тот период я работал у Сергея Павловича Королева. Мне довелось общаться с этим удивительно замечательным человеком. Крутым, очень целеустремленным. Мы только начали летать на Луну, а он уже мечтал о пилотируемом полете на Марс. Королев не только умел сам мечтать, но и собирал вокруг своей Мечты удивительную когорту людей, для которых, казалось бы, не было ничего невозможного. Недавно на юбилейных чтениях, посвященных К.Э. Циолковскому, мне подарили картину, на которой изображен Совет Главных конструкторов. И Володя Джанибеков сказал: «Вы, наверное, хорошо знаете всех этих людей?» И я ответил ему, что не только хорошо их знал, но и работал вместе с ними. И это было моим великим счастьем. Никого из них сейчас уже нет в живых, но такое ощущение, будто они с нами. И это действительно так! Мы продолжаем то дело, которое они начинали. Совет Главных конструкторов (говорю для тех, кто не знает) — это те люди, которые отвечали за системы космических комплексов. Я хочу их перечислить. Это Владимир Павлович Бармин, Михаил Сергеевич Рязанский, Николай Алексеевич Пилюгин, Алексей Федорович Богомолов, Виктор Иванович Кузнецов, Валентин Петрович Глушко, ну и, конечно же, Сергей Павлович Королев. Это та самая когорта людей, трудом и талантом которых создавалась ракетная, а затем и космическая техника. Когда я работал у Королева, меня «приметил» Мстислав Всеволодович Келдыш и пригласил к себе в институт. В середине 60-х годов я стал ученым секретарем Межведомственного научно-технического комитета по космическим исследованиям. Это был главный «мозговой центр», в котором рождались новые программы и координировались самые дерзновенные космические проекты. Это уже история, но история поистине потрясающая! Келдыш поручил мне заниматься лунно-проектными программами. Это была очень интересная работа. В течение многих лет, да и до сих пор, я совмещал научную и экспериментальную работу, теоретические исследования и администрирование. И, конечно же, есть ощущение счастья, так как удалось провести первые исследования на поверхности и в атмосфере Венеры и Марса, участвовать в исследовании свойств лунного грунта. Одновременно мне пришлось создавать соответствующие модели и развивать то теоретическое направление, которое в конечном итоге стало отдельным разделом механики. А ведь механика — царица наук… После того, как были открыты весьма некомфортабельные природные условия на Венере — гигантские давления и температуры, мне пришлось довольно детально заниматься расчетом теплового режима и создавать новые модели. Ведь до полета наших межпланетных станций существовало представление, что Венера — это «сестра» Земле. Но действительность оказалась иной — представления о планете пришлось менять коренным образом. И надо было понять особенности природных сред на Венере и Марсе, чтобы лучше узнать собственную Землю, ее происхождение, ее судьбу. Я испытываю гордость от того, что в нашей стране были созданы такие аппараты, которые осуществили посадки на Луну, Венеру и Марс. Удалось приоткрыть множество тайн Солнечной системы и это, бесспорно, приблизило нас к пониманию того, как родился тот мир, в котором нам суждено жить.
Итак, три ученых отмечены в этом году Демидовской премией. Что же у них общего? Да, они работают в разных отраслях науки, казалось бы, далеким друг от друга. Однако каждый говорил о принадлежности к научной школе. В одном случае «геологической», в другом — «классической медицинской», в третьем — «космической». Преемственность в науке необходима, без нее прогресс просто невозможен. И об этом следует помнить, когда речь заходит о реформировании РАН.
Владимир ГУБАРЕВ
NB!
Беседу Владимира Губарева с одним из прошлогодних лауреатов Демидовской премии — специалистом по внеземным цивилизациям, академиком Николаем Кардашевым — читайте на 8-й стр.
