Это единственное и короткое слово Владимир Высоцкий размашисто вывел для меня на стандартной открытке вместо пожелания. Это было 23 марта 1980 года. Жить великому поэту оставалось всего четыре месяца…
Наверное, нас ждали, ибо дверь распахнулась на первую же трель звонка. Безмолвный диалог глаз, крепкое и оценивающее рукопожатие: ну-ка, поглядим, что ты за гусь…
Тысячу раз представлял себе эту встречу, почему-то веря, что рано или поздно она состоится. И вот случилась, хотя как-то буднично и просто.
По фильмам «Вертикаль» и «Место встречи…» Володя представлялся мне коренастым крепышом. А на меня смотрел совершенно другой Высоцкий — изящный, стройный и, скорее, худой, чем атлетичный. И только руки выдавали в нем силушку. Одет же Володя был по-домашнему — в джинсы и в такую же джинсовую рубашку.
— Ребята, извините, Шерлок Холмс по ящику идет! Досмотрим?
Конечно, досмотрим. Хотя какой тут Холмс, когда вот он — САМ Высоцкий.
Но надо, наконец, сказать, как я вообще оказался в его квартире.
Всему «виной» — старатель Вадим Иванович Туманов, мой старый знакомый. Золотопромышленник и богатей, он имел слабость прихвастнуть своими шальными деньгами. Поэтому, когда мне удалось оказать ему крошечную услугу, Туманов стал доставать меня своими желаниями «отблагодарить»: то японскую телевизор предложит, то еще что… Наконец, чтобы Туманов отстал, я решил поднять цену до немыслимого. Зная, что он дружит с Высоцким (песни «Речка Вача» и «Побег на рывок» посвящены как раз ему), я совсем обнаглел и поставил «олигарху» ультиматум: «Познакомь с Высоцким — и мы квиты!»
Думал, он обидится (обнаглел, мол), а Вадим Иванович тут же потянулся к телефону и спустя мгновение уже разговаривал с Высоцким, которому отрекомендовал меня весьма странным образом: «Хороший парень, хотя и журналист». И тут же бросил: «Собирайся, поехали!».
Как поехали? В гости к самому Высоцкому? И — с пустыми руками!?
— Не бойся, есть у меня для него якутский сувенир!
Пока мы ехали, Вадим тщательно инструктировал, как себя вести. Во-первых, никакого спиртного, во-вторых, никаких интервью. Я было возмутился: бог с ним, со спиртным. Но не рассказать о встрече с Высоцким… Ладно, решил я, познакомимся, поговорим, а там видно будет. В конце концов запишу всё на мозговой компьютер.
К одиннадцати часам ночи Шерлок Холмс успел расправиться со своими врагами. И мы дружно потянулись на кухню, к широкому крестьянскому столу. «Сейчас мы закусь изобретем, — объявил Высоцкий. — Маринка столько вкуснятины натащила».
Вадим Туманов торжественно достал свой сувенир — большую копченую оленью ногу! Володя тут же отрезал себе куски побольше, полил их лимонным соком и стал наворачивать — будь здоров. Мне же кусок никак всухомятку не лез. Я умоляюще смотрел на Туманова, но он, садист, словно бы не замечал моих взглядов. Пришлось пойти ва-банк!
— Не, мужики, я так не играю! Не по-русски получается: сидим себе, жрем мясо и — ничего? Давайте хоть по капельке…
Рассмеялись. Переглянулись. А где, мол, взять?
И тут я достал припасенный на всякий пожарный коньячишко! Мы разлили это дело чисто символически, подняли рюмахи.
— Володя…
Я начал говорить и захлебнулся от нахлынувших чувств. Как много мог бы я сказать ему о народной любви к его песням, к нему самому! Как много он значит одной своей жизнью, одним своим дыханием или словом для огромной и светлой, но испохабленной страны…
Но что я мог сказать гению, когда все это он уже воспел и высмеял! Когда министры и политики, доценты с кандидатами, геологи и зверобои, урки в лагерях и солдаты в проклятом Афгане — буквально все 350 миллионов, от мала до велика, считали его своим в доску. Мыслили его песнями, которые рождались по ночам вот в этой квартире, за маленьким столиком. И весь мощнейший аппарат ЦК КПСС ничего не мог противопоставить его семиструнной гитаре, его хриплому голосу, его незатейливым, всем понятным песенкам! Для нашего поколения в те годы он был одновременно и Пушкиным, и Некрасовым, и Блоком, и Есениным, вместе взятыми. И единственным Поэтом с большой буквы.
Но чтобы не сбиться на высокопарные пошлости, чтобы не испортить кайф хорошего вечера с копченой оленьей ногой, я сказал просто:
— Володя, давай тяпнем за наше проклятое ремесло — говорить правду!
И все мы смочили губы отличным киргизским «Манасом». А потом заговорили — так просто, ни о чем, и обо всем сразу.
Высоцкий спросил, какая песня больше всех мне лично нравится, и я только и смог выдохнуть — все! А он рассмеялся: старик, да все и я сам не знаю! Но я не сдавался: хочешь — поверь, хочешь — проверь.
— Ну, а первую, что услышал, помнишь?
Конечно же, как не помнить!
Однажды вечером в студенческом общежитии кто-то поставил разлохмаченную бобину, и тут же из динамиков раздался голос неизвестного хрипача про чудо-юдо, про «страшно аж жуть», про товарищей ученых, едущих на картошку… И я буквально утонул в его необъяснимой притягательности.
С тех пор для меня, как и для многих представителей моего поколения, Высоцкий стал неким членом семьи, без которого не обходился ни один день прожитой жизни, ни один поход, ни одна вечеринка. Герои Высоцкого — сотни, а может, тысячи неожиданных образов — потому, наверно, и запомнились, что жили по-другому, а значит — не как все! Странные это были существа: стрелок, который не стрелял, боксер, который не может бить человека по лицу, прыгун с левой толчковой, марафонец, не хотевший быть первым, микрофон, который не хочет усиливать ложь, жираф, который влюбился в антилопу…
Впрочем, какие к черту герои! Да это ж про меня! Про моих знакомых — по работе, по командировкам. Они живут в нашем подъезде, я их всех знаю, как облупленных.
Все это я передал поэту в двух словах, на что он среагировал так:
— Да брось ты — пишу, как бог на душу положит. Сам не понимаю, почему так получается. Ну, а последние — «История болезни», «Диагноз», «Детство», « Охоту на волков». Как тебе?
— Мр-мр, — что-то пролепетал я и, дабы уйти от расспросов (этих шедевров гражданской лирики я не слышал), ловко перевел разговор на другую тему: мол, давайте лучше о бабах.
— Володя, — говорю, — ты зачем Марину Маринкой зовешь? У нас рыбка такая водится в горных речках.
— Серьезно? — удивился он и что-то черкнул на столешнице, а вскоре наш разговор плавно перешел на анекдоты.
Хочу быть правильно понятым: я не пишу литературоведческое исследование о творчестве лучшего Поэта 20-го века. На это у меня не хватит ни знаний, ни эрудиции. Не пишу о том влиянии, которое оказал Высоцкий на миллионы людей нескольких поколений и в конечном счете (без преувеличения!) — на судьбу страны. Дрожжи понимания себя в своей стране заложил не Мандельштам, не потешник Хрущев, не «шестидесятники» и не «могучая кучка». Все это, как говорится, играло место, но — не более того.
Наша свобода, я считаю, пришла к нам с песнями Владимира Высоцкого. Как в 19-м веке «все мы вышли из гоголевской «Шинели», так и в 20-м — все мы вышли из стильной курточки Володьки. А все, что было до и после него — наносное, суетное. Для меня — во всяком случае.
Кстати, я никогда не слышал его песен «живьем». Поэтому в тот памятный вечер смертельно хотел попросить Высоцкого спеть, но изо всех сил сдерживал в себе это желание. Помог случай. В какое-то мгновение Володя всполошился: «Что же мы тут сидим?! Там же по ящику про Шукшина показывают».
Шел телевизионный очерк об алтайской деревушке Сростки — родине Василия Макаровича. Высоцкий был очень растроган. Просто так, без гитары он вдруг спел — продекламировал всего один куплет:
Уже ни холодов, ни льдин.
Земля черна, красна калина.
А в землю лег еще один
На Новодевичьем мужчина…
И, едва не прослезившись, Володя поспешил перейти на веселый лад.
Остается рассказать, почему я молчал столько лет! Причина уважительная. На обратном пути Вадим Туманов попросил:
— Боря, будь другом, ничего не пиши об этом вечере и о Высоцком. По крайней мере — десять лет!
Я был ему так благодарен, что дал слово молчать вдвое дольше. А тут еще очень скоро о Высоцком начали говорить все, кому не лень, да так много, что было неловко присоединиться к могучему хору его близких и друзей.
Срок истек, хор иссяк, теперь можно добавить к облику поэта и этот вечер.
Все мы тогда были уверены, что Высоцкий вечен, что он всегда будет с нами и споет все то, о чем не говорят по телевизору и не пишут в газетах. Мы были уверены, что дождемся официального признания Владимира Семеновича в нашей стране.
Дождались, признание вроде бы пришло, хотя и после его смерти. И фильмы сняты, и книги вышли, и памятник (да не один) стоит, и в школьной хрестоматии его «проходят» (вот бы посмеялся сам от души — навели хрестоматийный глянец!). А все не то — не наш это Высоцкий!
И главное — его уже нет в нашей душе. Как больно, как физически остро его не хватает! Как не хватает стране Поэта именно такого масштаба и такой гражданственности! В столь тяжелейший кризисный момент как пригодилось бы его слово о настоящем, подлинном маразме российских этажей власти! Какую бредятину без него несут с эстрады! Как проходит мимо него наша бесполая, расхристанная молодежь! Как пригодились бы всем нам сейчас его оптимизм и бесконечная вера в свое Отечество! «Не волнуйтесь — я не уехал. И не надейтесь — я не уеду!»
В дни памятных дат идут идиотские словопрения: с кем бы он был — с «ними» или с «нами». Чушь все это, бред собачий. Высоцкий был бы ни с кем! Он был и остается только со своим народом! «Ой, Вань, гляди какие карлики!» — вот что он наверняка спел бы, глядя на заседания Государственной Думы. Ах, как он был молод и дерзок: для всей страны он был «просто Володя». И это не фамильярность, это было всенародное родство. Его отчество — Семенович — мы узнали только после смерти.
И последний штрих того вечера.
Около часу ночи раздался звонок — Высоцкого ждали в какой-то компании. Отказаться от приглашения было нельзя. Он извинился: «Может, подождете, я скоро вернусь».
Мы стали собираться вместе. На прощанье я еще раз обнаглел. Смерть как не люблю автографы, а тут — будь что будет!
— Какой разговор, старик!
Высоцкий достал стандартную открытку и быстро начертал : «Добра!». Расписался и поставил дату: 23 марта 80-й год.
Жить ему оставалось всего четыре месяца.
Борис ПРОХОРОВ
СТАРОПОЛЬ
Кстати
В поселке Тегенкели в Приэльбрусье установлен памятник, ставший самым высокогорным из памятников Высоцкому, — он находится на высоте около двух тысяч метров над уровнем моря. Бюст артиста создал российский скульптор Александр Аполлонов. Именно здесь Высоцкий снимался в фильме Станислава Говорухина и Бориса Дурова «Вертикаль», а также написал песню «Лучше гор могут быть только горы», которая вошла в этот фильм.
На постаменте выгравированы последние строчки поэта из «Баллады о борьбе»:
Если мяса с ножа ты не ел ни куска,
Если руки сложа, наблюдал свысока,
И в борьбу не вступил с подлецом, палачом,
Значит, в жизни ты был ни при чем, ни при чем.